Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

— Брат велел передать, мол, Курта приехал, — и, нахлестывая плетью коня, скрылся за первым поворотом улицы.

Долгих двое суток по холмам и равнинам, по лесам и вдоль степных вертких речек рыскал Куземко в поисках нового стойбища Курты. Натыкался он на приземистые заимки пашенных людей и на деревни домовитых казаков и детей боярских. Заезжал во многие знакомые и незнакомые улусы. На цветущих сон-травою, жарками, медуницей солнечных полянах слушал певчих дроздов, тонкоголосых овсянок и пеночек. И шумно радовалось щедрое на любовь Куземкино сердце цветущей весне и скорой встрече с Санкай.

Далеко от города, на тихоплесой, сонной реке Бузиме, нашел он Куртин улус из семи юрт. Юрта самого Курты стояла далеко на отшибе — ее сразу определил Куземко по новой снежно-белой кошме. Спешившись в говорливом осиннике, Куземко из густолесья наблюдал за обласканным солнцем улусом. У юрт красноватыми, узкими ладошками весело помахивали костры — люди готовили обед. И лишь у белой юрты никого не было. Единственно, что сразу приметил здесь Куземко, это тушу барана, уже обснятую, подвешенную на высокой треноге, чтобы мясо не достали блудившие вокруг собаки. Рядом с треногой стоял огромный закопченный котел, чуть подалее — кадка.

Куземко ждал, когда кто-нибудь выйдет из юрты. Может, там была не одна Санкай. А что если она в отсутствие мужа принимала гостей — подруг из соседнего улуса? Ведь для кого-то и зарезан этот баран…

Упершись локтями в прелую прошлогоднюю листву, Куземко думал:

«И чего я страшусь? Ежели в юрте кто и есть, кроме Санкай, то скажу, что приехал по Куртину любезному приглашению. А то и вовсе ничего не скажу. Сяду у двери и так буду сидеть, как пень, пока Санкай не посмотрит на меня и не спросит, зачем приехал. И вызову ее из юрты, и шепну ей заветное слово про тайный побег…»

Куземко верил: послушается его Санкай. Конечно, удивится, но ничто не удержит ее теперь в постылой юрте, тем более, что Курты на этот случай в улусе не было. Пусть и коня не берет у мужа, бог с ним, с конем, — на одном как-нибудь доедут до города.

А вот и Санкай. Она вышла из юрты, встрепенулась, и ослепительной узкой полоской блеснул прямой нож в ее руке. Подойдя к треноге, Санкай одним взмахом отрезала баранью ногу с лопаткой и бросила в котел.

Она была легка, что пушинка, и еще лучше, чем прежде. На ней ладно сидело голубое с желтыми разводами платье, а поверх платья — зеленая, расшитая крупным бисером длинная безрукавка. Санкай не приметила Куземку, и это до слез умиляло его.

Только после обеда, когда одни из улусных людей оседлали бегунов и, пьяно раскачиваясь, уехали к табунам и отарам, а другие в тени юрт завалились спать, Куземко, оставив коня в гуще осинника, кривою лощинкой вплотную приблизился к улусу. Ему повезло: никто в улусе его не приметил. Разморенные зноем собаки лениво взбрехнули на него и тут же смолкли.

Санкай стояла спиной к двери, а лицом к полке, уставленной деревянной посудой. Когда он негромко окликнул ее, Санкай вздрогнула и стремительно обернулась. В желтых глазах бился испуг, и, чтоб успокоить ее, Куземко ласково сказал:

— К тебе я приехал, дурка.

Санкай смотрела выскочившей на охотника пугливой козочкой, а шагнул он к ней — вскрикнула, словно от нестерпимой боли, и схватила лежавший на полке охотничий с тонким лезвием нож. Неужели она не узнала Куземку? Нет, прошло всего несколько месяцев, как виделись, и он все тот же, и в юрте не так уж темно…

— Куземко я.

— Уходи! — выставив нож клинком вперед, сердито сказала она.

Куземко не знал, как ему быть, что и сказать ей в ответ. Чего-чего, а такой встречи и такого разговора он не ожидал. Почему она прежде была с ним добра и доверчива, а теперь дичится его? Что же случилось, однако?

— Помнишь?

— Не гляди на меня!

— Да ты что, Санкай! За тобой я приехал, как тебя басурманину Курте продали, государев указ нарушив. Ты вольна от Курты уехать в острог, — он смело шагнул к ней.

У Санкай пуще расширились, грозно сверкнули быстрые кабарожьи глаза, задрожали губы. Бледная и решительная, она занесла нож над головой, готовая поразить им Куземку или самое себя:

— Не подходи!

— Дурка ты, как есть дурка. Поедем на Красный Яр, никто тебя не тронет. Вот те крест, — Куземко перекрестился, шаг за шагом отступая к двери.

— Ты не знаешь обычаев моего народа. Теперь я жена Курты.

— Да он же купил тебя не по божьей правде! — снова наступая, уговаривал Куземко. — Какая ты ему верная женка, коли он тебя обманывает? Поедем домой, Санкай! Я тебя у воеводы выпрошу, и поженимся, и жить будем честно, неразлучно.