Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Услышав имя целовальника, Верещага обеспокоился. Искоса раз и другой опасливо поглядел на плотно закрытую дверь, затем, что-то решив про себя, натянул на костлявые плечи армяк и вышел. Вскоре загремел засов у ворот, со скрипом стукнула калитка. После той ссоры старик с недобром поджидал к себе Харю, остерегался, зная его подлый и мстительный нрав.

Ночь для Маганаха прошла спокойно, никто его не потревожил, а утром явился городничий с двумя стрельцами. Обыскали избу, чердак, пригоны, все перевернули вверх дном — не нашли соболей. Наконец с двух сторон подхватили Маганаха под локти и повели к воеводе.

Нужно было выручать пастуха. Долго не раздумывая, Ивашко направился следом, провожаемый Верещагой.

А тут, откуда ни возьмись, — Харя, сунулся к встревоженному деду. Попыхивая трубочкой, сквозь редкие зубы сказал:

— Крепок ли уговор наш, Верещага? Киргиза твоего с дружком в тюрьму упрячут. Может, зайдем, пошарим?..

— Шарили уж.

— Городничий соболей искал, а нам бы другого. Остерегайся, Верещага, спалю!

— Пора костям на покой. Не о себе забочусь — мальца жалко.

— Украли, мол, и все тут, — домогаясь своего, подучивал Харя.

Верещага постоял, потоптался в нерешительности, не зная, идти ли в острог или вернуться домой, затем подозвал к себе и толкнул Федорку в калитку, и доверительно зашептал Харе:

— Твоя взяла. Сам принесу. Как стемнеет, приходи за Енисей, к причальному плоту, там буду.

— Не вздумай лукавить, Верещага, — сухо проговорил Харя. — Сделаешь свое — не обижу.

Тем временем стрельцы привели Маганаха в караульню Спасской башни, отдали в волосатые руки Гриди. Палач подхватил пастуха за шкирку, как котенка, и легко, словно играючи, подержал на весу в ожидании воеводского слова.

— Соболей не сыскали, — сказал городничий и отступил к двери, считая, что он свое сделал исправно.

Михайло Скрябин, по-весеннему одетый в тегиляй и атласный колпак, ткнул толстым пальцем в Маганахову распахнутую грудь и спросил:

— Зачем опять наведался в город?

Ивашко метнулся к воеводе, сделал торопливый поклон:

— Не вели пытать инородца. Он приехал к тебе, отец-воевода.

— Ой, спаси бог, к тебе, бачка, — отозвался Маганах.

— А коли ко мне, зачем же не пришел сам.

— Он собирался… — у Ивашки сорвался и осел голос.

— Ужо всыпьте ему за долгие сборы. Пяток батогов.

Гридя с удивительной легкостью бросил Маганаха себе на колено, обнажил его широкую желтую спину, и засвистели с прикриком удары. По лопаткам, по пояснице:

— Вжик… Вжик…

— Помилуй, отец-воевода, холопа твоего верного, неразумного. Нет на инородце никакой вины! — жалобно просил Ивашко.

Скрябин, не обращая внимания на Ивашкины слова, выждал, когда палач кончит свою работу, и еще с угрозой спросил у Маганаха:

— Зачем опять в городе?

Маганах с явным сожалением поглядел в окаменевшее лицо воеводы, словно это пороли не самого Маганаха, а Скрябина:

— И-эх, бачка…

— С кем сносился?

— У меня был. Позволь слово молвить, отец-воевода. Иренек послал его выкрасть Табуна. А парень этот не хочет служить Иренеку. И еще говорит он, мол, Ишей умер…

Воевода теперь чутко слушал Ивашку, соображая, что если Маганах не кривит душой, то за Табуна можно взять богатый выкуп. Киргизы не поскупятся на отборных соболей, коли вздумали ставить Табуна начальным князем. А кого же больше? Лют князец в бою, и хитер, и коварен, а в Киргизской орде его страшатся и почитают не менее, чем Ишея.

Поверив Ивашке, Скрябин приказал палачу отпустить Маганаха с богом. Пусть поживет в городе до той поры, как киргизы станут выкупать Табуна. Тогда Маганах волен ехать на все четыре стороны, но если злым умыслом убежит из города раньше, отвечать за него головой придется Ивашке.

Кровавые рубцы на спине у пастуха в тот день залечивал Верещага, который раздобыл у соседей шматок старого гусиного сала, принес лист подорожника. Маганаха осторожно, чтобы не причинить ему острой боли, положили на лавку впалым животом вниз, и дед легонько, одними кончиками пальцев, растирал и смазывал ему вспухшую синюю спину. Маганах не стонал и не охал, лишь подрагивал всей кожей, когда Верещага дотрагивался до болячек.

Молчалив и задумчив был в тот вечер Верещага. Полечив Маганаха, он что-то долго искал в сенях, не нашел, ругнулся себе под нос, стукнул сухим кулаком по лестнице и полез на поветь. Федорко хотел было помочь ему, спросил, что деду надобно, а тот только протяжно вздохнул, будто конь на трудном подъеме, и снова за свое. Обедать не сел, сказался хворым — брюхо, мол, режет. А к вечеру решил поспрашивать по избам испытанного средства от рези — молотой черемухи.