Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

На крыльцо утицей выплыла Феклуша — захотелось ей поглядеть на молотьбу. В черной шубейке и в праздничном сиреневом платье она присела на ступеньку и, выставив напоказ коралловый ожерельник, принялась пощелкивать кедровые орешки. Феклуша по-прежнему разнаряжалась во все самое лучшее, когда знала, что ее увидит Куземко.

Нет, не иссяк светлый родник ее любви к нему за те многие годы, что он жил со своей семьей. Не уговорив упрямую Санкай бежать из острога, Феклуша пыталась расстроить Куземкину женитьбу. Деньги большие сулила отцу Димитрию, чтобы не венчал Куземку с инородкой. Да отец Димитрий не отважился на такую сделку: ну как пожалуется Куземко воеводе или Москве. Да и не повенчал бы молодых он, Димитрий, — их повенчал бы любой другой поп, тот же священник Покровской церкви отец Автамон.

Феклуша ходила и к Ваське Еремееву, носила ему под полой лагушок самогона в почесть, черемуховые лепешки да черно-бурую лисью шкурку. Подарки подьячий принял без слов, а вернуть Санкай Курте побоялся.

Когда же Куземко женился, Феклуша поняла, что милого дружка теперь никак не отбить от прелестницы Санкай. Оставалось поболее завлекать его, чтобы хоть изредка являлся к ней в ночную пору, как прежде. И она завлекала.

Первое время Куземко избегал ее, старался ни на минуту не оставаться с ней наедине. Дурной, от чего бежал — от ласк ее жадных и неизбывных, от жара душевного, который и сам лед растопит, зиму весной сделает.

А уж и раздобрела Феклуша за последние годы! Пополнела, раздалась в бедрах, стала крепка и соковита. Так и хотелось обнять да прижать ее к сердцу, да на руках унести в укромное место.

Вот и теперь квочкой сидела на высоком крыльце Феклуша и ждала Куземкина чистого взгляда в свою сторону. Но прежде оглянулся на нее Степанко:

— Чего расселась? Застудишься — чирьи пойдут по заду.

— Так уж и пойдут! — игриво возразила она. — У меня кровушка-то хмельна да резва — что ей, бедовой, чирьи!

— Встань-ко, — мягче произнес Степанко.

Феклуша лениво поднялась, варежкой стряхнула с шубейки снежок и не спеша бочком подалась к Куземке. Тот вопросительно поглядел на нее, продолжая грохать тяжелым цепом.

— Дай-кось попробую, — охорашивая себя, попросила она.

— Стерегись — зашибу! — шутливо выкрикнул он.

Феклуша невольно откинулась назад, но тут же опрометью бросилась к Куземке, ухватила его за руку:

— Давай!

— Не балуй, — остепенил Феклушу Степанко.

Куземко подал ей цеп и хотел было что-то сказать, но его опередил гулкий удар большого соборного колокола. Воевода звал на очередной смотр.

— Околел бы ты! — ругнулся Степанко, бросая наземь развязанный сноп.

Куземко проворно надел полушубок, подпоясался красным кушаком и в ожидании Степанки, когда тот оденется, закурил трубку. Дымок пыхнул изо рта белой струйкой. Куземко сказал:

— У воеводы четыре четверга на одной неделе. А нам бы с молотьбой как-нибудь убраться до ночи — ну как снег!

— Торопитесь. Наварю вам хлебова, пирожков напеку, ждать буду, — проговорила Феклуша.

Когда Степанко и Куземко пришли в Малый острог, площадь у приказной избы кишела служилыми людьми. Поскрипывали копытами в снегу кони. Казаки атамана Михайлы Злобина жались к хлебному амбару, подгоняли на лошадях ратную сбрую — не придрался бы воевода к седловке. У караульни Спасской башни, расположась кружком, бестолково топтались на снегу чубатые черкасы, как называли в городе ссыльных казаков-украинцев, выступивших в свое время против царя и оказавшихся за то в ледяной Сибири. Среди красноярцев черкасы резко выделялись одеждой: носили широкие штаны и свитки, запорожские папахи, брили бороды, но оставляли усы, опускавшиеся ниже подбородка двумя сосульками. Черкасы ласково оглаживали коней и негромко напевали свою печальную, завезенную с Днепра песню:

А рвань на рвани — тощие, с изнуренными лицами пешие казаки облюбовали себе место посреди Малого острога. Среди них Куземко увидел рыжего Артюшку Шелунина и, отчаянно работая локтями, стал пробиваться к нему. Они давно не встречались, с той самой поры, как Артюшко из города перебрался в Бугачевскую деревню, где срубили избушку на двоих с братом и посеяли хлеб. Знать, еще не очень разбогател Артюшко: полушубок в заплатах, а шапка и того хуже, не шапка — воронье гнездо.