Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

— Умучил смотрами воевода, — со вздохом признался Артюшко.

— Ч-ч-ч!..

— Ничо!

Острог гудел, шевелился. Горластые десятники сбивали в кучу нерасторопных казаков. Кружилась на конях сотня Михайлы Злобина, становясь в строй и ровняя ряды. Обстоятельно разбирались, кому где стоять, черкасы, выстраивавшиеся в шеренгу вдоль острожной стены.

К пешим казакам подбежал Родион Кольцов, сердитый, замахал вскинутыми кулачищами:

— Пищали где? Копья?

Когда построились, в тяжелом колонтаре на крыльцо вышел Герасим Никитин. Он приказал атаманам и пятидесятникам громко кликать своих, а подьячим точно записать, кто на смотр не явился, и дознаться вскоре же — почему. На сей раз воевода был отменно суров: топал на неспособных к строю подьячих, осипшим голосом кричал:

— Бздюхи вы!

Увидел казака распояской — позеленел лицом, приказал схватить и в тюрьму, сыск будет вести сам воевода, уж он-то дознается, отчего не впрок казаку государева добрая служба. Казака подхватили под руки и потащили прочь сквозь завздыхавшую толпу.

В тесном конном строю детей боярских воевода приметил пешего Степанку, набычился:

— Зачем не в седле, пес старый? Ты к заходной яме призван али на смотр воеводский?

— Не вели казнить, отец-воевода!

— В тюрьму! — потеряв всякое терпение, гаркнул Герасим.

Смотр закончился только вечером. Молотить было поздно. Но Куземко все-таки пошел не домой, где его ждала Санкай, а прямо к Феклуше, чтобы сказать ей про Степанкину злую беду, чтоб не потеряла она мужика, на ночь-то глядя.

Феклуша горячими губами расцеловала Куземку, угостила забористой медовухою, поставила на стол жареного глухаря. О Степанке она не печалилась: сама отвезет завтра воеводе мешок пшеницы — муж будет дома. Ее беспокоило иное, что она тут же и высказала Куземке:

— А сынку твоему сколько? Илейке?

— Восемь годков, а что?

— Вот с Санкай ты дите прижил, а со мной не хочешь. Надобно и мне ребеночка, все едино, дочку али сынка. Я его качать буду в колыбельке, песни ему петь буду… Со Степанки чего уж взять? Пожалей меня, Господом Богом позабытую, — и коровою заревела в концы плата.

— Ладно уж, не хнычь, — уступчиво сказал Куземко.

Прибежавшие под Красный Яр киргизы стали своими улусами в степи, по соседству с Ивашкой — на мелководной каменистой речке Шивере. Еще не успев поставить загоны для скота, князцы Итпола и Шанда поехали представляться воеводе, дать ему соболей и добиться его милостей.

Герасим Никитин с почетом принимал их в празднично убранной дальней горнице воеводинского терема. Князцы подивились гладкой обливке русской печи и слюдяным оконцам, а более того — резному киоту с изображениями русских богов, перед которыми, как шаман, выплясывал на сквозняке красноватый огонек лампадки. Такую роскошь князцы видели впервые. Но просторная Герасимова горница поразила их не столько богатым убранством, сколько своим, непривычным для степняков, уютом. Здесь было светло и просторно, не пахло кислой шерстью и не ело дымом глаза. Итпола не удержался — подошел к окну и осторожно поскреб ногтем слюду, а затем долго разглядывал палец, покрытый искрящейся пылью.

Воевода грозно кликнул дворовых девок. Вбежали две пугливые молодки, с разбегу поклонились в пояс, и вскоре на столе появились густые смородинный и гвоздичный меды, двойное белое вино, румяные курники, колбасы, жареные на рожнах куры, а посреди стола на оловянном блюде горой лежала свиная голова под золотистым студнем — любимая еда воеводы Герасима.

Во главу стола, пыхтя и крестясь, сел сам хозяин, на нем была алая ферязь с желтыми парчовыми нашивками, по которой привольно разметалась волнистая воеводина борода. По правую руку Герасим посадил своего старшего сына Константинку, молчаливого, себе на уме, мужика лет двадцати пяти. Этот был одет в зеленый тегиляй со множеством мелких пуговиц. А по левую руку от себя воевода пригласил сесть князцов. Зная про обычай киргизов угощать знатных людей бараньей головой, Герасим с поклоном подвинул оловянное блюдо князцам. Те переглянулись, и оба одновременно принялись резать острыми ножами подрумяненные в печи свиные уши. Было видно по всему, что князцы одобряли русскую еду, а пуще того меды, которые то и дело Герасим подливал в серебряные с чернью чарки.

— Креститься вам теперича, — говорил князцам воевода. — И государь не обойдет вас своей службой, денежным, хлебным и соляным жалованьем. Беречь будет, что детей своих благочестивых.