Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

— Шанды, Итполы и Арыкпая. Вместе с этими князцами сто шестьдесят семь человек будет.

Герасим не подал и вида, что его поразила полная осведомленность монголов. Даже он, воевода, разрешивший киргизам прикочевать под город, не знал хотя бы примерной их численности. Герасим сразу же отказался выдать Алтын-хану киргизских беглецов. Больше того, он резко потребовал, чтобы Лопсан не разорял ясачных, и вместе с ханским послом воевода направил другого пятидесятника — Якова Петрова.

Уже зимой, в осатанелые метели, забившие город до крыш сыпучим снегом, Яков, еле живой от долгой бескормицы, вернулся на Красный Яр. Он бил себя в грудь и материл Алтын-хана за склонность к изменам и нестерпимый — ежа бы ему родить против шерсти — характер. Боится сунуться в свою землю, а над ним, Яковом, куражился, измывался, будто над самым последним холопом. Воеводскую казенную память и ту из рук выхватил и прогнал Якова домой. Не напугала мунгальского царя и громобойная пушка Гришки Осипова.

Не прошло и месяца после возвращения Якова, как на Красный Яр прискакал маленький, жилистый и свирепый с виду зайсан. Он привез грамоту с большой красной печатью.

— Белый царь указал нам жить на Киргизской земле! — воскликнул, привставая на носки, зайсан.

Воевода кликнул толмача. Стали читать и узнали, что в той царевой грамоте говорится лишь о торговле Алтын-хана с русскими, чтобы не чинили ему какого разора в сибирских городах и чтобы сам он не обижал русских торговых людей.

— Не так читаешь! — подпрыгивал перед Герасимом зайсан.

— Что ж, прочитай теперь ты, — ткнув в грамоту пальцем, сказал воевода.

Но зайсан не умел читать. Впрочем, это было для него неважно. Как сказал ему Алтын-хан, так в грамоте и должно быть, потому что справедливейший из ханов никогда не говорит неправды.

— Бери ты сию грамоту, — сказал Герасим зайсану. — Да катись-ко к себе. И скажи всем, что надобно жить мирно, пусть хан не балует в чужой степи.

Герасим верно рассудил, что раз Лопсан послал своих верных людей с грамотой, значит, монголам теперь не до драки с красноярцами, думают, поди, о том, как самим от халхасцев да джунгар уберечься.

И решил воевода снова вплотную заняться большими и малыми внутренними делами острога, а накопилось тех дел достаточно. Правда, в Томск все-таки было послано письмо с нижайшей просьбой поскорее помочь против Алтын-хана людьми и оружием.

Во дворе Степанко и Куземко молотили пшеницу. Снопы подвозил с поля худосочный, весь в коростах новокрещен-монгол, их тонко расстилали, что дерюги, и Куземко резкими ударами цепа выбивал из колючих колосьев спелое зерно.

Морозец был звонкий, веселый. Куземко работал в одной рубахе. Убирая в сторону уже обмолоченные снопы, серый от мякины Степанко с нескрываемой завистью поглядывал, как переливаются налитые силой мускулы на руках и открытой потной груди Куземки, и приговаривал:

— А ведь и богатырь же ты! Ей-богу, богатырь! Да цеп пожалей — разлетится вдребезги.

Куземке льстила нечастая хозяйская похвала, хотя он и притворялся, что не слышит ее. А больше того ему нравилось сейчас как следует поразмяться на молотьбе. Это ничего, что затем каждая косточка, каждый сустав долго ноет от устали.

Хоть и определили Куземку в казаки, он как был работником у Степанки, так работником и остался. На сенокос и жатву брал с собой Санкай, она вскоре научилась копнить сено, вязать снопы и даже косить. На Степанку грех было обижаться: платил он не меньше, чем другие, харчевал сносно. Пожалуй, только осенью они и зарабатывали немного денег, чтобы платить долг Курте. Когда Куземкина жалоба дошла до Москвы, воеводе прислали оттуда грамоту, чтобы новокрещенку выдали замуж, за кого она пожелает, но убытки Курте должен целиком возместить ее новый муж. Должок-то был немалый и возмещался он туго: за десять лет Куземко с трудом выплатил чуть больше половины положенного.

Чтобы досадить Куземке, Курта проявлял явное нетерпение. Год от года слезно жаловался на Куземку воеводе и Ваське Еремееву. Михайло Скрябин видел, что с работника ничего не возьмешь, входил в трудное Куземкино положение: призывал к себе, корил и отпускал с миром. А Герасима Никитина Куземко боялся, этот совсем крут с казаками: что не по нему — безо всяких разговоров виновного на суд.

Похвалы хозяина были приятны Куземке еще и потому, что за молотьбу была обещана отменная плата. Часть денег, конечно, уйдет Курте, но часть останется и на то, чтоб купить жеребенка, да разве враз наскребешь на такую покупку!