Алла Калинина - По образу и подобию

В сорок третьем году Миша, закончив свои дела, уехал в Москву, ходили радостные слухи, что и весь институт скоро будет возвращаться. Но от Миши пришло неприятное известие — их комнаты заняты, мебель и книги сожжены, в Москве холод, Миша спит, завернувшись в ковер, в суде сказали, что комнаты вернут, когда приедет семья. В письме был также вызов для Раечки. Раечка немедленно уехала, оставив детей на старую няньку, которая всюду путешествовала с ними. И сразу же Эдик заболел брюшным тифом. Он был очень плох, его увезли в больницу на извозчике, мокрого, качающегося, прямо в нижнем белье. И тут за дело взялась одна Мишина сослуживица по московскому институту, молодая девица по имени Нина Воронько, эвакуированная вместе с ним и, по-видимому, небезразличная к Мише. Она организовала пост у постели Эдика, дежурила, кормила его, доставала лекарства, она спасла Эдику жизнь. Почта тогда ходила плохо, Миша с Раечкой узнали обо всей этой ужасной истории, когда Эдик уже начал поправляться. Но история на этом не кончилась. У Миши с Ниной на этой почве возник вялотекущий, но долгосрочный роман, который продолжался по сей день, почти сорок долгих лет. Этот роман не угрожал Раечкиной семейной жизни, но стал ее вечным оскорбительным аккомпанементом, ее позором, ее кошмаром. Эдик здесь был ни при чем, такие вещи, как жизнь детей, не покупаются и не продаются, Раечка ненавидела эту женщину, Миша считал ее своим единственным другом, и тоже не из-за Эдика, а за то, что она одна по достоинству ценила его талант. Миша был удивительно падок на лесть.

В сорок четвертом году Миша защитил свою докторскую диссертацию и победу встречал уже молодым профессором, хорошо всем известным и уважаемым. Он был действительно талантлив, обладал феноменальной памятью, страстью и жадным интересом к науке, был неплохо образован. Немецкий он знал в совершенстве, французский и английский — хуже, немного латынь и греческий, прекрасно — историю и географию, особенно цифры и даты, много читал и собрал недурную библиотеку. Он обожал философию, серьезно изучал ее и любил поговорить на философские темы. Раечка же, наоборот, философию ненавидела, она считала это увлечение мужа кривлянием и умничаньем, ей гораздо милее была природа, цветы, красивые вещи, все то, что было совершенно безразлично Мише, жившему в сфере духа. Он гордился, что не отличает березу от елки, ему было безразлично, во что он одет, за столом он чавкал. Это было трагическое несоответствие характеров. И тем не менее Раечка теперь работала у него, его личным секретарем-машинисткой.

Из эвакуации вернулась постаревшая, измученная Маня, их дом в Ленинграде разбомбили, жить ей было негде. Родственники ее мужа Яши Пономарева готовы были взять его к себе, но без Мани. Маня поселилась у Раечки в проходной комнате вместе с детьми, в углу, на раскладушке. Это была ужасная, унизительная жизнь. Яша приходил к ней в гости и молчал, оставить его было негде. Оба они улыбались вымученными улыбками. Только через полгода Яша устроился в артель, где ему дали комнату на Донской улице, маленькую, полуподвальную, но это было невероятное счастье. Маня тоже поступила в артель расписывать платки батиком, у нее тоже, как и у Раечки, был тонкий вкус, чувство меры и цвета. Платки у нее получались прекрасные. В сорок восьмом году Маня обнаружила, что опухоль, которая давно, еще с Ленинграда, прощупывалась у нее в груди, стала какая-то слишком твердая и бугристая. Раечка повела ее к профессору. У Мани оказался рак, запущенный, почти безнадежный, но оперировать профессор брался. Операция прошла хорошо, Маня уже поправлялась после мучительных, вызывающих тяжелую тошноту облучений. И тут Раечка заметила, что у нее из одного соска стало выделяться молоко. Уже хорошо знакомый профессор, осмотрев ее, сказал: «Оперировать немедленно, думаю, мы захватили его вовремя». Рак оказался их семейным приговором. Профессор соперировал и Раечку тоже, жестоко, радикально, она нравилась ему, еще молодая, красивая, с нежной розовой кожей, он хотел, чтобы она осталась жива. Но Раечка возненавидела его на всю жизнь, да и что это была за жизнь? Теперь она носила в лифчике матерчатый протез, правая рука у нее отекла и стала вдвое толще левой, работу пришлось оставить, на лице ее постоянно был написан вопрос: заметно ли ее уродство? Она ненавидела не только профессора, но и себя, и свою судьбу, и протез, и все на свете. То она была уверена, что никакого рака у нее не было и профессор изуродовал ее зря, то пугалась любого прыщика, железки, мимолетного ощущения. Жизнь ее, а вместе с нею и всех домашних превратилась в ад. И тогда Миша, озабоченный своими, мужскими проблемами, однажды сказал ей: «Послушай, дорогая, ничего менять мы не будем, пусть все остается, как было, но отныне каждый будет жить сам по себе». Истерика была ужасная, она продолжалась три дня, Миша истерику перетерпел, он даже жалел Раечку, успокаивал ее, но от идеи своей не отказался, с этого времени он искренне считал себя свободным человеком, уезжал в отпуск, не оставляя адреса, не только заводил любовниц, но так или иначе доводил это до сведения Раечки, так ему было легче и проще, но в мелочах он был неясен и лжив, это давало ему свободу маневра, так нужно было для его жизни, для его науки. И Раечка, сломленная болезнью, совершила главную в своей жизни ошибку. Боясь остаться одна, без профессии, с детьми на руках, стерпела и это. «Он еще молодой мужчина, — утешала она себя в самых тайниках своей гордой души, — а я инвалид, урод, можно в конце концов понять и его, тем более что мне и всегда-то претили эти животные страсти, наверное, я была плохой женой…» Смолоду засевшая в ней уверенность, что Миша главнее и важнее ее, была в ней неистребима.