Алла Калинина - По образу и подобию

А впрочем, были для Раечки и в обычной дачной жизни свои плюсы. Она остро чувствовала природу и нежно любила ее, среднерусские пейзажи пробуждали в ее душе печальный восторг и ощущение возможности какой-то иной, прекрасной жизни, которая, увы, не выпала на ее долю, но могла, могла быть. Она могла бы жить как все, заниматься спортом и общественной работой, строить новую жизнь и объездить всю страну и увидеть все ее красоты. Не получилось: семья, домашние обязанности заели ее, спутали по рукам и ногам. Нежная, светлая, печальная, бродила она по полям и рощам, несколько полевых цветков, сорванных ее руками, превращались в букет сразу, как бы помимо ее воли, все прекрасное было ей сродни. Словом, это было неплохое время. Когда Мила немного подросла, Раечка устроилась лаборанткой в тот институт, где работал Миша, работа ей не нравилась, но все-таки жизнь в коллективе, среди людей была куда интереснее, чем дома. Миша возражал против этой затеи, он считал, что вполне может прокормить семью и сам, но настаивать не стал, Раечка в институте произвела хорошее впечатление, всем нравилась ее внешность, она располагала к себе людей, а кроме того, была трудолюбива, исполнительна, аккуратна. Перед самой войной Миша стал заведующим лабораторией, он уже вовсю писал докторскую, заканчивал он ее на даче, летом и последнюю точку поставил в воскресенье двадцать второго июня сорок первого года. Он, довольный, сложил бумаги стопкой, завязал папку тесемочкой, взял за руку Милу, и они отправились прогуляться до станции. Обратно они бежали уже бегом, Мила спотыкалась, она волочила за собой куклу и ревела во весь голос. Миша сердился на нее, ему скорее надо было попасть в институт, а Мила мешала.

Они выехали в эвакуацию в августе, вместе с институтом. Институт базировался в Ташкенте, а Миша уехал сразу дальше, на рудники, где должен был работать. Еще до войны, в Москве, он много занимался алюминиевым сырьем, которое сейчас, в военное время, было необходимо стране срочно, немедленно. Миша пускал обогатительную фабрику, Эдик ходил в школу наверх, на гору, откуда зимой детей почти сдувало ветром, а дорожки так заледеневали, что спуститься по ним можно было только на заду или на палке верхом. Мила в школу еще не ходила, зимой она сидела дома, а летом бегала по поселку, разыскивая удивительные лиловые кристаллы, которых было здесь очень много и которые даже назывались как-то фиолетово — флюорит, у всех ребят здесь были целые коллекции этих камней. Еще собирала она в горах огромные хрупкие маки, которые нельзя было пронести даже несколько шагов, они осыпались, или сидела над рекой и без конца смотрела на мутную бирюзовую бурлящую, клокочущую воду, которая все неслась и неслась мимо нее неизвестно куда, неизвестно зачем, и ее нельзя было пересидеть, переупрямить, воде этой не было конца. Здесь, над рекой, Мила думала о доме, о Москве, а еще о мальчике, который недавно утонул в этой ужасной бешеной реке, когда только чуть-чуть попробовал войти в нее, его смыло, закрутило, унесло прямо на глазах у других ребят, и никто не смог помочь ему. Мила не любила эту реку, не любила ужасный качающийся висячий мост над ней, не любила козьи тропы, по которым мама водила ее в соседние деревни менять московские вещи и сахар, который им выдавали в пайке, на хлеб, мед и сухофрукты.

Раечка билась с нуждой. Они жили в бараках, было голодно, тоскливо, страшно. Но всего ужаснее была тревога за родных, не тех, что были здесь, с нею, а тех, своих, что оставались в Ленинграде. В Ленинграде была Маня, братья с семьями. Вот о ком, изводя себя страхами, мучительно думала Раечка, дожидаясь редких, завалявшихся в пути и уже давно потерявших смысл писем. Но одно письмо Раечка неожиданно нашла в ящике Мишиного стола. Это было старое письмо от Мани о гибели младшего брата, которое Миша уже несколько месяцев прятал от нее. Раечка билась в истерике, кричала, дети с ужасом смотрели и слушали эту дикую сцену, они много узнавали непонятного, темного. Раечка кричала, что Мишины сестры Дуся и Надя здесь, рядом с ним, а об ее родных некому было позаботиться и вот ее брат, самый лучший, самый добрый человек на свете… Дальше шел вой. «Но ведь идет война, война идет, — смутно думали дети, — зачем она так? Ведь сейчас все…»

В начале сорок третьего года Мишина фабрика уже давно работала. Миша мотался по командировкам, внедряя свой технологический процесс на других предприятиях. Они переехали в Ташкент, в какой-то заброшенный тупичок рядом с вокзалом, жили они в одной комнате без дверей. За окнами был сад, огромные урючины с мелкими, зелеными еще плодами. Раечка с досадой смотрела на них, семья голодала, они мучительно ждали лета. В это время на рудниках в нескольких сотнях километров от них тяжело заболела Надя. Николай прислал телеграмму: срочно нужен сульфидин, лучше американский или английский. Раечка обегала все аптеки, наконец достала лекарство, за огромные деньги, на Алайском базаре. Но было поздно. Надя умерла. Это было ужасное горе. Миша телеграфировал Николаю: «Хочу взять Юлю воспитание. Телеграфируй согласие». Николай не ответил, он нежно любил девочек и не собирался расставаться с ними.