Алла Калинина - По образу и подобию

— Вижу, тебе у нас нравится? А между тем…

— Что между тем?

— Между тем во всем этом есть нечто, что должно было бы тебя шокировать.

— Не понимаю.

— И не надо. Поймешь потом, если, конечно, все обстоит именно так, как я себе представляю.

— Что-то ты мудришь, братец.

— А ты, оказывается, любитель простоты? Что ж, можно начать и попроще. Мне это все равно, хотя лично я простоты не люблю. Но ты ведь по мою душу пришел, разузнать, что и как. Правильно я тебя понял, не ошибаюсь?

— Наверное, правильно.

— Хорошо. Получишь, что хотел, но только смотри, потом не обижайся. Уж расстараюсь для тебя, попробую рассказать свою биографию без прикрас и эмоций. Даже интересно, что это у нас с тобой получится.

И он начал свою исповедь, совершенно поразившую меня какой-то странной, злой раскованностью.

— Родители мои не любили друг друга. Моя мать, несмотря на то что была женщина красивая и здоровая, засиделась в девках. Девицей она, может быть, и не была, но замуж выйти ей не удалось, и потому все силы ее души были направлены на постоянный и неусыпный поиск. Дело шло к тридцати, и тут на горизонте замаячил наш с тобой папаша. Твоя Марго уже выгнала его из вашего непорочного гнездышка, и он жил приживалом в семье нашей легкомысленной тетушки Кати, в квартире, куда однажды по неотложному делу явилась к своей ученице моя мать. Она увидела отца единым взглядом и сразу сделала стойку. Отец еще выглядел прилично, у него пока сохранялся солидный начальственный вид, но уже был и ореол мученика. Словом, познакомились они мгновенно, а уже через неделю мать увела его в свою двенадцатиметровую комнатушку на Разгуляе. (На Разгуляе?!) Отец пошел с ней охотно, жизнь в семье сестры, где было двое маленьких детей (моих двоюродных братьев?!), теснота и разговоры постоянно крутились вокруг его несчастий, была для него невыносима, утомительна, а к козням матери на первых порах он отнесся с полным равнодушием, он их просто не замечал. Ему казалось, что он встретил понимающего, верного товарища. Этот наивный, а вернее — безвольный идеализм вообще был свойствен нашему папаше. К тому же он еще был полон чувств к Марго и мог говорить о ней, в основном выражая свои претензии, целыми днями. Мою мать это не смущало, она знала, чего хотела. К грозящей отцу тюрьме она тоже относилась спокойно, это была своего рода гарантия, она уже раскусила твою чистюлю Марго и понимала, что после тюрьмы назад отцу уже ходу не будет, он оставался ей, навсегда. Отец и сам не заметил, как оказался в ее постели. И ровно через девять месяцев родился я. Вернулся отец, когда мне было полтора года. Иными словами, я встретился с ним именно в том возрасте, в каком ты с ним расстался. Не уверен даже, что он заметил подмену. Вопреки расчетам матери, в тюрьме он сильно сдал, похудел, полысел, поблек, еще больше углубился в свои несчастья. Усталую и замученную моим воспитанием мать это раздражало до крайности, и тон нашей семейной жизни был задан сразу — ссоры, скандалы, истерики, а в промежутках — постоянное глухое раздражение. Если отец в эти годы не ушел от матери, то не столько потому, что ему некуда было деваться, сколько из-за своего редкостного безволия, он был как растение, рос и приносил плоды там, где его посадят. К сожалению, мне он достался такой. Умер он от сердечного приступа, не дожив до пятидесяти нескольких дней. Мне в это время было двенадцать, и из своего раннего детства я вынес непобедимую ненависть к скандалам, безволию и идеализму. Прибавь к этому тот факт, что жили мы очень скромно, а после смерти отца — просто бедно, и это мне тоже не нравилось. Вот была основа, на которой я строил свою личность, причем к этому времени начал ее строить сознательно и сам. Может быть, я все-таки несколько переусложнил эту преамбулу, зато дальше пойдет совсем просто — вот увидишь.

Несмотря на то что я учился в той самой школе, где в младших классах преподавала моя мать, учителя меня любили. Я был очень красивым и очень послушным ребенком. Я ничем им не досаждал, и в благодарность они ставили мне четверки там, где я еле-еле тянул на тройку, и тройки там, где я не мог произнести ни звука. Считалось, что я застенчивый мальчик, но я застенчивым не был, я был вдумчивым и расчетливым. Их слабость к моему ангельскому виду соблазняла меня к смелым экспериментам, и очень скоро я понял, что красота — это сила. К счастью, в школе всегда было засилие женщин, и я вечно ходил в любимчиках, сначала у учителей, а потом и у девчонок, я научился добиваться этого быстро и неуклонно. Правда, учился я все хуже и хуже, зато мои последние годы в школе были украшены уже вполне серьезными, реально воплощенными романами, и притом не только с ученицами. Однако, несмотря на такой рассеянный образ жизни, я рано начал задумываться о своем будущем. Что мне предстояло? С одной стороны, пятилетняя борьба за бумажку, которая гарантировала бы мне крайне низкую зарплату на всю оставшуюся жизнь, меня совершенно не привлекала, с другой стороны, не хотелось мне и вечно оставаться на низшей ступени общества, где каждый дурак может изображать из себя моего начальника. Мне нужно было что-то особенное, хорошо оплачиваемое, достойное, но не трудное и приятное. Излишним честолюбием я не страдал, но тяготел к удобствам и самоуважению. Серьезно подумывал я об общественном поприще, где могли бы мне пригодиться моя красота и обаяние. Но как этого достичь? Словом, задачу я перед собой поставил почти невыполнимую и на первых порах даже растерялся. Но тут судьба сама распорядилась мною, подоспела армия — между прочим, не худшая возможность проявить себя. В армии я прижился. Физическую нагрузку переносил легко, в еде был нетребователен, в одежде аккуратен и, конечно, очень нравился начальству всех рангов. К тому же я немного умел играть на аккордеоне и гитаре и имел приятный голос. Поэтому я быстро пошел по клубной части, служба моя шла легко, но оставаться в армии навсегда я не собирался, поэтому проявлял известную меру и осторожность в своих выдающихся успехах. Наверное, я взял от нее не все, что можно было взять, но я был тогда еще так молод, да к тому же опять в дело вмешались женщины. Знакомился, целовался, бросал. Говорил, что терпеть не могу, когда у женщин в имени есть буква «р». Представляешь — верили! А потом случилась со мной такая история. Одна из этих дурочек влюбилась в меня не на шутку. Ну так влюбилась, что даже пробовала травиться. А потом стала ко мне эта самая Тамара приставать, чтобы я оставил ей на память о себе ребеночка. Ну просто умоляла и клялась, что никогда меня ничем не потревожит, а будет любить вечно и тайно. Вот я и сдался в конце концов. Правда, Тамара вела себя тихо, слово держала, но в части про это все равно как-то узнали, и меня из-за этого не приняли в партию, а я тогда на это очень надеялся. Пришлось уносить ноги несолоно хлебавши. Зато после армии открылась передо мной система благоприятствования — выбирай любое поприще, какое хочешь. И я выбрал себе Плехановский институт, вечером, а днем пошел на телефонный узел связистом, по своей военной специальности. Работа была непыльная, но утомительная и надоела мне очень быстро. Зато я опять целый день был среди женщин и опять закрутился. Правда, наученный горьким опытом, я теперь предпочитал женщин опытных и замужних. Но на всякую старушку бывает прорушка. Дело в том, что учился я в институте без особого удовольствия, моя дальнейшая карьера была мне еще не ясна, да и твердой привычки к занятиям никогда у меня не было, и я опять пошел по линии наименьшего сопротивления. В сущности, я был прав, своим дипломом я потом так и не воспользовался. Но тогда, еще не думая об этом, я сконтактировал с одной очень бойкой дамочкой, которая работала в крупном магазине, а в учебе просто рыла землю копытом и взялась тянуть меня по всем предметам. Честно говоря, она просто-напросто большинство заданий выполняла вместо меня, но, поскольку мое личное присутствие все-таки требовалось, я проводил в ее комнате куда больше времени, чем дома. Одно время я даже подумывал, не жениться ли мне на ней, но очень быстро отказался от этой мысли. Уж очень она была деловая, хваткая. Это было неженственно, а для меня утомительно и даже страшновато. Она вся так и горела честолюбием, и постепенно я понял, что мне надо быстренько рвать от нее когти. Да и в занятиях я к этому времени понемногу окреп, кое-что даже начало меня интересовать — политэкономия, математика, философия. В обыкновенном учебнике я находил для себя такие интересные вещи! Словом, я стал помалу сдавать назад. Но моя Ниночка была человеком умным, заметила все сразу, и ей мое поведение очень не понравилось. Дело в том, что была она разведенка, женщина активная, пылкая, и у нее на меня были свои планы. Но скандал повредил бы нам обоим, ей при ее амбициях даже больше, чем мне, поэтому до времени она пилюлю проглотила, и все прошло относительно спокойно. Отношения мои с матерью к этому времени были уже чисто формальные. Нас никогда не связывали нежные чувства, да и слишком много претензий у нас накопилось друг к другу. Мать моя — человек раздражительный и тяжелый, и я все серьезнее стал подумывать о том, чтобы зажить своим домом. Мне нужно было жениться. Я обдумывал свое решение неторопливо и серьезно. Давно уже я дал себе слово ничего готового не принимать на веру, а все обкатывать и проверять своим умом. Так какая же мне нужна жена? Обычно все стремятся заполучить девушку хорошенькую и эффектную, но я посчитал — мне это ни к чему. Женщина скромная будет больше мне преданна и лучше оттенит мою личность. Некоторые стремятся к обеспеченным, выгодным женам. Подумав, я решил, что и это не для меня. Умеренные преимущества, которые я мог бы получить из рук тестя, навсегда обернутся для меня унизительной зависимостью, принужденностью поступков и необязательностью инициативы. Это меня не устраивало. Тогда нерешенной оставалась еще одна проблема — жилищная. Конечно, независимая женщина с квартирой была бы для меня кладом, но не всякая женщина мне подходила, сбежал же я от самостоятельной и отлично обеспеченной Ниночки. И постепенно стал возникать у меня один план, может быть, странный на первый взгляд, но на первый взгляд судить ничего не стоит, да и было обстоятельство, которое подтолкнуло меня к правильному решению. А то, что оно было правильным, жизнь давно уже подтвердила. Словом, пока я обдумывал, что да как, знакомая моя Нина Ивановна, которая как-то неожиданно родила ребенка и, по слухам, собиралась замуж за солидного человека, вдруг ни с того ни с сего подает на меня в суд на взыскание алиментов. Я этой наглостью был совершенно поражен, ну хорошо, месть, — но не таким же способом! Что ребенок не мой и моим быть не мог, я знал твердо, но эта особа уже имела и свидетелей нашего совместного проживания, и дневники, изобличающие меня. Лично я ложь презираю, но когда врет темпераментная, пожившая женщина, это получается уже не ложь, а какая-то фантасмагория. Да и что вообще в таком вопросе можно доказать? И не то меня бесило, что мне вешают чужую гирю на шею, а то, что попался я как последний дурак. И я решил бороться. Но как? Нет, я не пошел проторенными путями, глупо доказывать кому-то, что ты не верблюд, тем более, что суд — это суд, ему мои эмоции неинтересны. Я сел, хорошенько все обдумал еще раз и поехал к Нине Ивановне домой. Ссориться с ней я не стал, а выложил на стол фотографию, где была изображена женщина и двое миловидных детей, и сказал: «Уважаемая Нина Ивановна, я уже не говорю про то, что взыскать вы с меня сможете не более шестнадцати с половиной процентов моего более чем скромного заработка, но подумайте, как это будет выглядеть, что вы, уважаемая и обеспеченная женщина, отнимаете эти крохи от двух маленьких детей…» Она с интересом рассмотрела фотографию, сказала: «Ну и проходимец же ты!» — но иск на следующий же день сняла. А фотография эта была преданной моей Тамары и двух ее детей, моей дочери и сына, которого она родила, выйдя замуж за какого-то лейтенанта. Брак этот не получился, они разошлись, Тамара по-прежнему любила меня, но мне не надоедала, ничего от меня не требовала и даже писала мне только раз в год, в день моего рождения, а в каждое письмо вкладывала по фотографии. Она ничего от меня не скрывала и во всех своих грехах повинилась сразу. Я ее простил. Словом, ты уже понял, что я решил жениться именно на ней. Не знаю, как ты относишься к детям, я к ним отношусь чисто по-мужски. Я считаю, что они должны быть, семья без них не семья, но к детским крикам, пеленкам и болезням у меня нет ни малейшей склонности. Вот я и понял, что гораздо удобнее получить их готовыми. Да еще учти моральный фактор — как они все будут счастливы и благодарны мне! А сверх всего решался и проклятый квартирный вопрос. Прописав всю ораву на наши двенадцать метров, я сразу становился несчастным и романтическим первоочередником района. Я съездил к Тамаре, не тратя времени даром, оформил брак, усыновление и выписку, но сразу забирать семью с собой не стал. Торопиться нам было совершенно некуда. Я пунктуально и планомерно занялся получением квартиры. Старушек из райисполкома я обаял мгновенно, комиссии доказал невозможность проживания детей в моих условиях. Они согласились, едва взглянув на мою матушку, которая от бессильной злобы просто брызгалась слюной. Она билась против прописки моей семьи как лев, но закон был на моей стороне, к тому же мы и не собирались ей досаждать, наоборот, я собирался избавить ее даже от своего присутствия, но для женщин, подобных моей матери, логики не существует, она была против, и все. Сейчас-то она смирилась, оценила мою дальновидность, мы даже регулярно видимся по большим революционным праздникам. Но тогда и это ее бешеное раздражение было мне на руку, и наконец настал день, когда мне предложили отдельную двухкомнатную квартиру в отдаленном районе. Я подумал и отказался. Любящие меня старушки просто вытаращили на меня глаза. Но я твердо стоял на своем, не нравились мне эти блочные дома на пустырях, я боялся попасть туда и застрять там навсегда. Большинство людей жаждут стабильности, я же ее боялся. Я хотел жить по-своему, верил, что все у меня еще впереди, я готов был ждать сколько угодно, тем более что надо мной не капало. И наконец, совершенно не рассчитывая на успех, мои старушки предложили мне две просторные комнаты в этом особняке. Я согласился сразу а едва заглянул во двор, пришел в настоящий восторг и выписал семью. Зажили мы прекрасно. Жена молится на меня, ты это, вероятно, заметил. Дети меня обожают и слушаются. На лето они уезжают к бабушке, Тамариной матери. Жене я не изменяю. Знаешь, я принадлежу к тем мужчинам, для которых женщины в общем-то мало отличаются одна от другой. Нет, я говорю, конечно, не о характерах и личностях, а о чисто половых отношениях. Несмотря на все, что ты сейчас слышал и мог бы обо мне подумать, я человек вполне умеренный в любви и соблазны юности не слишком меня волнуют. Словом, с этой стороны все прекрасно.