Алла Калинина - По образу и подобию

Я вздохнул. Стоило ли продолжать борьбу? Денег я здесь не получу, родственных излияний, по-видимому, тоже, зачем он мне сдался, этот брат? Жил без него сто лет и еще проживу, бог с ним. Любопытство? Что ж, любопытно, конечно, но не настолько, чтобы терпеть, когда тебя выпирают из дома. И все-таки я сделал еще одну попытку.

— А вы, извините, его жена, я правильно понял?

— Да. — Лицо ее неожиданно расцвело такой счастливой, замирающей от нежности улыбкой, что я поразился его странной сказочной перемене. Что за тайна тут крылась, и что за тип, черт возьми, мой братец, что она так сияет? Нет уж, теперь мне совсем расхотелось уходить.

— Хорошо у вас здесь! — сказал я фальшивым голосом с фальшивым жестом и нахально шагнул мимо нее в глубь двора. Она покорно засеменила за мною следом.

— У нас там еще и садик есть с грядками, и клубника детям, и сирень, и в самом центре города, правда?

— Да, замечательно. А что Валентин — на работе?

— А он уже сейчас вернется, он в первую смену. Ателье у нас прямо напротив дома, не заметили? Он такой замечательный мастер, прямо отбою нет от клиентов, вот я и сторожу. А вообще-то так удобно рядом с домом, только дорогу перейти. Вот и я тоже там работаю швеей, так я работу домой беру, мне разрешают, так хорошо — и дети присмотрены, и хозяйство в порядке.

Она так сказала про хозяйство, что мне показалось — сейчас десяток поросят с хрюканьем выскочат на дорожку, но вместо этого сзади тихонько скрипнула калитка, и во двор вошел Валентин. Я смотрел на него во все глаза. Почему-то представлялось мне, что он должен был быть чем-то похож на меня, такой же невысокий, сухой, смуглый и не очень-то молодой. А передо мной стоял записной красавец, плечистый, рослый, белокурый и светлоглазый, к тому же одетый как на картинке, с тем особым изяществом и шиком, которые и описать-то трудно, потому что не знаешь, в чем они, собственно, состоят. Смотрел он на меня весело и чуть иронически:

— Так это ты — мой брат? Оччень-оччень интересно…

— Здравствуй! Рад с тобой познакомиться.

— Ну, радоваться-то ты подожди. Еще неизвестно, есть ли чему…

— В каком это смысле?

— А в любом. Жили-жили, и вдруг пожалуйте тебе — родственники! А вдруг родственные чувства и не возникнут? Откуда бы им взяться? Да и предыстория у нас с тобой не из лучших, все перессоренные, все враги…

— Ну нас-то это вроде не должно касаться…

— Думаешь? А твоя мамаша с моей тоже должны обняться в братском чувстве? Вот вернется она у тебя с курортов, ты ей и выложишь про нашу с тобой любовь. Как оно там получится?

Мне не нравился его тон, его самоуверенность и агрессивность, но я терпел. Почему? Сам не знаю. Почему действительно эта встреча была нужнее мне, чем ему, почему я уступал ему инициативу? Неужели только потому, что был меньше информирован? Но ведь и он не знал обо мне почти ничего. Или знал и давно сделал свои выводы? Так или иначе, но он держался как хозяин положения. Я постарался взбодриться.

— Да что ты меня пугаешь, Валентин? Мы с тобой не дети. И обязательств у нас друг перед другом никаких, понравится — подружимся, а нет — так разойдемся.

— Что верно, то верно. Это к делу ближе. Ну что ж, пойдем в дом, братец, не знаю, как там у вас, а рабочий класс домой голодный приходит.

И это мне тоже не понравилось. Подумаешь, рабочий класс! Посмотрим, посмотрим.

Мы вошли в дом. Из маленьких, почти деревенских, сенец мы как-то без подготовки перенеслись в уютную переднюю старинного барского особняка. Смуглый золотистый сумрак дрожал в глубине высокого темного зеркала в резной раме красного дерева с витыми колонками по бокам и изящным столиком на гнутых ножках. Я не сразу понял, откуда шло это странное освещение, и только повторный взгляд в узкое оконце, полуприкрытое тяжелыми шторами, объяснил мне, в чем дело. Стекла представляли собой старинный потрескавшийся витраж с зелеными листьями, лиловыми ирисами и розовыми длинными бутонами, и все это было перевито коричневыми, прихотливо изогнутыми линиями, которые переплетались, приковывая, зачаровывая взгляд. Девятнадцатый век, стиль модерн. Неужели все это могло вот так просто сохраниться в каком-то случайном заброшенном московском особнячке? Справа от передней видна была большая пустая, явно нежилая зала. Мы прошли дальше и оказались еще в одной комнате, тоже большой, но, в отличие от залы, тесно заставленной. За тремя небольшими окошками светился и сиял сад, откосы окон были глубокие, широкие мраморные подоконники уставлены комнатными цветами. По стенам громоздились пузатые буфеты, комоды и горки, угол занимала высокая изразцовая печь с латунной топкой, стулья и кресла все тоже были старинные, темные, с потертой кожаной обивкой, стол посередине комнаты уже накрыт был для обеда на двоих. Мне невероятно понравилась эта комната не только потому, что она совершенно не была похожа на все то, к чему я привык. Дело было совсем в другом. Просто эта комната была непривычно жилая, вещи в ней были не ценностями, натасканными из комиссионных магазинов, а старыми друзьями, с которыми сжились, а потому прощали им неизбежные недостатки и не мучили их ни ремонтами, ни слишком частыми уборками, здесь ничего не было напоказ, а все было удобно, привычно, под руками. И щеголеватый Валентин, и его жена в цветастом платье в этой комнате выглядели совершенно другими, и новыми глазами я смотрел на них, ожидая, что же будет дальше. Валентин усмехнулся: