Алла Калинина - По образу и подобию

Мать смотрела на нее испуганно, удивленно:

— Доченька, доченька! Да чего же тут думать, я не понимаю? Ты ведь уже не молоденькая. А останешься одна, лучше, что ли, будет? Этот твой Гоша — шалопай порядочный, станет ли он еще когда-нибудь человеком? А тот — надежный, положительный, мне даже нравится, что он из такого круга, хоть под божьим страхом, а все-таки будет семью беречь. Семья — это, знаешь, самое главное, ты не думай даже, соглашайся…

Лилька слушала ее с изумлением: кто это говорит, кому? Неужели это ее мать, которая сама ушла из семьи, разрушила Лилькину жизнь ради одного только призрака поманившей ее любви? Жалела ли она теперь о своей давней ошибке или боялась потерять последнее, лысого своего, облезшего, старенького Льва Александровича? Ничего этого было Лильке не понять, одно только ясно было — зря она пришла сюда за советом, мама ничего не могла, она сама нуждалась в помощи и поддержке, Лильке было ее мучительно жаль.

К Борису она поехала, неловко было ему отказывать. Все прошло хорошо. Встретили ее приветливо, спокойно, никаких намеков не делали, о будущем не заговаривали. К своему удивлению, и церковную жизнь Лилька приняла спокойнее, легче, чем ожидала. Что-то выплывало, выплывало из ее души и выплыло неожиданно. Старенькая бабушка, к которой ее возили в раннем детстве, даже не бабушка, а прабабушка, красный угол с иконами, слабый свет лампадки, круглые сутки, даже по ночам, сладкий ванильный радостный запах пасхи, белый узелок с малиновым бумажным цветком, пестрые крашеные яйца на синей тарелочке. Оказывается, это было и в ее жизни, как она могла забыть? Она вспомнила, как ходила с бабушкой в церковь, вспомнила жесткую шершавую старческую руку, крепко державшую ее влажные розовые пальчики, помнила звуки и запахи церкви, ее темноту и свет, и высокое, сладостное, торжественное пение вокруг, хор, в котором различала и бабушкин тонкий и неверный, дрожащий голос. И еще помнился пыльный жесткий каменный пол под ее занемевшими коленками. О чем они тогда молились, о ком? Наверное, бог не услышал их, раз все получилось так, как получилось. И все-таки они с ним были не совсем чужие. Глубокая внутренняя честность заставляла Лильку признать это, не отречься от прошлого, и сразу ближе и роднее ей стал Борис, она сама не сумела бы объяснить почему, но это было так. Они привыкали друг к другу, сходились теснее, теперь уже Лилька ясно понимала, что никогда еще в жизни не встречала человека с такими высокими, такими безусловными достоинствами, что невозможно, нелепо оттолкнуть его, пропустить мимо себя. И все-таки она его не любила еще, ничто не волновалось, не дрожало в ее сердце. О чем вообще она думала, да имела ли она право сказать ему: «Да»?

Так шло время, ничего, казалось бы, не происходило, и все-таки происходило самое главное — медленно, неотвратимо, неизбежно они с Борисом делались все ближе, все нужнее друг другу. Все уже было, в сущности, решено, когда она в последний раз, уже перед самой свадьбой, приехала к Гоше. Чего она добивалась тогда? Скорее всего, хотела быть честной перед всеми, но и безумная надежда еще горела в ней: «А вдруг?» Она знала, чувствовала, как нужна Гоше, в ней была его судьба, в ней. Но разве можно спасти человека, который не хочет жить? Гоша не услышал ее, не откликнулся. Обиды в ней не было, слишком все это было серьезно. Если бы он тогда сказал ей: «Оставайся», ни одного мгновения она бы не сомневалась, кинулась бы к нему, обвилась на всю жизнь, и не было бы ей стыдно, потому что этого требовала ее душа, к этому стремилась. Но Гоша смутился, шутил, жалел ее, значит, мог и без нее, значит, не боялся, готов был даже на вечную, навсегда, разлуку, ничего ведь он не знал, кто уводит ее, куда, зачем. И она отступилась. Если Борис брал ее такой, она была готова на все. Потом была свадьба. Родители пришли ее поздравлять, оба с удивлением смотрели друг на друга — наверное, очень давно не виделись. Постаревшая жалкая мама была оживлена, неудачно подкрашена, неестественна, радостно поздравляла ее, привезла в подарок стиральную машину, папа был задумчив, сдержан, пил больше чем следует, а прощаясь, вдруг всплакнул, бормотал что-то неясное:

— Ты уж держись, дочка, что уж теперь, жизнь, она такая сложная штука, ты старайся изо всех сил…

Что он имел в виду, что знал про нее? Лилька отстранила его, сказала:

— Ну что ты, папа, все хорошо, все в порядке, Борис замечательный человек, мы очень дружим и любим друг друга.

Но он не услышал, не понял, глядел на нее пристально, тревожно, громко сморкался на лестнице. А больше никто не пришел поздравить их, они не приглашали. Что-то мешало им созвать друзей на свой праздник, может быть, то, что еще предстояло впереди?