Алла Калинина - По образу и подобию

— Эй, бездельник, хватит тебе сидеть, давай-ка к нам, — крикнул мне Валентин, — ну, не жмись, тряхни стариной!

И вот мы танцевали уже втроем, кружась и подзадоривая друг друга, все позабыв, легкомысленные, беспечные. Наконец-то стемнело, только зеленый глазок магнитофона светился на столе да развешанное белье голубовато проступало на темной зелени сада. Мы угомонились.

— Валюшечка, я свет зажгу и чай поставлю, я быстро! — Тамара легко скользнула за угол дома, и сразу же из яблони выпал желтый конус света и все переменил в саду, сделал обыкновенным, милым, дачным. Мы с Валентином посмотрели друг на друга, в его лице был легкий вызов, словно он хотел убедить меня, что все у него хорошо, а я ему не верил. Но убеждать надо было вовсе не меня, его самого, иначе отчего он так смущенно выглядел? Я поднялся, давно было пора оставить их одних. Да мне и самому уже хотелось домой, в тишину, в свою постель. Слишком длинный сегодня получился день, бесконечный. Однако я ошибался, до конца оказалось еще далеко. Валентин встал вслед за мной.

— Я провожу тебя, — сказал он неожиданно. У Тамары только ресницы дрогнули, она продолжала проворно убирать со стола. Валентин обернулся к ней. — Ты меня не жди, ложись, — сказал он как-то особенно мягко.

Мы гуськом прошли по дорожке, калитка скрипнула в темноте и захлопнулась, еще несколько шагов вдоль забора — и вот мы опять были в городе. Чудеса, да и только. Некоторое время мы шли молча. Потом он спросил: «Не получилось?» — и снова замолчал. Я не понял его и отвечать не торопился.

— Но почему? — снова спросил Валентин. — Где ошибка? В конце концов, мы всего только люди, она любит меня, да и я ее, в общем-то, тоже. Я, знаешь ли, не вижу большой разницы — одна ли, другая ли, женщины, на мой взгляд, все одинаковые. Но любящая женщина — это… это совсем особая вещь, особое состояние. И дети у нас, я их обоих люблю. И этот дом… А жизнь… не получилась, что ли? Почему? Ты можешь мне объяснить?

— Разве ты сам не знаешь?

— Не знаю.

— Нет, Валя, все знаешь. Напрасно ты обманываешь себя.

— Думаешь, мне с ней скучно? Да нет же! Но почему-то все-таки все не так!

— Да она же не понимает тебя, Валя! Между нею и тобой пропасть, у нее же нет никаких запросов, она темная… Она раболепствует перед тобой, а ты с ней совершенно одинок, как пень в чистом поле. Это же лопнуть можно, взорваться! Что ты сделал со своей жизнью? Какой ты, к черту, портной? Разве этим ты живешь, об этом твои мысли? Ты не в мелочи ошибся, ты кругом, кругом виноват…

Я замолчал, мне казалось, что я убедил его, все мне виделось так отчетливо, ясно. Но голос Валентина вдруг зазвучал отчужденно и зло:

— Ерунда, все ерунда, снобизм. Мещанские предрассудки. Да на чем основывается твое дурацкое чувство превосходства? Чем ты лучше меня?

— Я не лучше, я естественнее, я соответствую себе, понимаешь?

— Нет, не понимаю. И никогда не соглашусь. Достоинства человека внутри него, они не зависят ни от должности, ни от положения в обществе, это все ерунда.

— Совсем не ерунда, Валя. Не о должности идет речь, о содержании работы. Твоя мысль, твоя личность должна раскрываться в работе, радоваться ей. А ты? Угождаешь клиентам? Или ты думаешь, что создаешь прекрасное?

— Это они угождают мне. А прекрасное… не будем об этом, ты ведь тоже его не создаешь, только пользуешься, прекрасное создает один бог. Я работаю, обеспечиваю семью, я живу.

— А для тебя этого мало! Так нельзя, нельзя! Ты талантливый, яркий, одаренный, ты не имеешь права тратить себя… даже на этот дом, даже на детей. Ты недогружен, понимаешь? А Тамара…

— Ну, что Тамара? Договаривай! Она темная, у нее нет запросов, что еще? Тебе бы дать по шее за эти твои любезности, но я пока терплю, сам затеял, сам и виноват. Так вот послушай, любезный мой братец, она ведь женщина, женщина, понимаешь ты это? Только последний дурак может искать в женщине что-нибудь большее, чем в ней есть, чем может быть. Избави нас бог от женщины друга и соратника.

— Ты это — серьезно?

— Совершенно серьезно. Из-за этих дурацких идей и разваливается теперь общество, и семья развалилась. Зато весь деловой мир наполнился этакими въедливыми честолюбивыми тварями в юбках, которые только и знают, что кусать за ляжки, чтобы на них обратили внимание. Видал я таких. Разве это женщины, разве для этого они предназначены?

— Да ты, оказывается, настоящий домостроевец, без шуток. Я-то думал, это так. Ну хорошо, не будем спорить, предположим, жизнь женщины действительно привязана к дому, к детям, пусть. Но что мешает ей быть образованным, интеллигентным, глубоким человеком, близким тебе по духу?