Алла Калинина - По образу и подобию

— Теперь будут ходить, я поговорил с врачом, сказал, какая вы у нас сильная и волевая…

— Не надо. Я сама за себя постою, я привыкла. Это Миша, он во всем виноват. Он сказал им, что я сумасшедшая.

— Дядя Миша? Он сюда приезжал?

— Да! Он сказал им, что я с детства была со странностями. Зачем он это им сказал?

— Да не может этого быть, вы что-то перепутали. Он просто приехал навестить вас…

— Да. Он привез мне деньги, а я прогнала его, не нужны мне теперь его деньги, у меня есть свои, — она показала мне из-под одеяла краешки кулаков, в которых что-то было зажато, — нянечкам за все надо платить.

— Будет вам, тетушка, что это с вами? Никогда вы такой не были! Не надо, бросьте. Вот успокоитесь, и сразу вам полегчает, пойдете на поправку. Я буду к вам приходить, что вам принести, чего вам хочется?

— Ничего. Я соседке просила позвонить, она все купит.

— Значит, я вам совсем и не нужен?

— Жора! — сказала она, и голос ее дрогнул. Теперь я увидел, что лицо у нее было красное, воспаленное. — Жора, прости ты меня за все и матери скажи, чтобы простила, великая я грешница. — И только тут я вспомнил, почему сегодня торопился к ней, что ей должен был сказать.

— Да ни в чем вы передо мной не виноваты. Наоборот, спасибо вам великое. Вы мне глаза открыли, я вас полюбил. И насчет Марго вы не беспокойтесь. Она хотела мне все рассказать, да не сумела, она даже обрадуется, вот увидите, с нее тоже лишняя тяжесть свалится. Все хорошо будет, вы не думайте. Ну почему вы плачете? Я к вам тогда больше не приду, если вы будете так…

Но она все равно плакала, вся сморщившись, отчаянно, горько, никаких сил не было на это смотреть. Я расцеловал ее, бормоча успокаивающие слова, и отступил, бежал. О чем она плакала сейчас? Вспоминала ли долгую свою безрадостную, безнадежную жизнь, в которой не было ни одного светлого дня, ни одного человеческого свершения. Или наоборот, сокрушенная болезнью и слабостью, предчувствовала сейчас свое близкое прощание с нею и оплакивала его? Я летел по коридору, а в ушах моих еще звучали эти сотрясающие душу ужасные звуки. Мне хотелось думать, что это я растревожил ее и, когда я уйду, она успокоится. Но это была неправда, я лгал себе, она плакала не из-за меня, мне не надо было уходить, надо было сидеть рядом, чтобы ей хоть в эту мучительную минуту было за что зацепиться в жизни, которая так стремительно утекала, уходила от нее. А я не выдержал, не смог. Я жаждал скорее на улицу, глотнуть свежего воздуха, забыть Симу.

На широких ступенях больничной лестницы я запнулся, кто-то очень знакомый медленно, тяжело поднимался мне навстречу. Я должен был сделать над собою усилие, чтобы вспомнить — это Мила, моя двоюродная сестра. Она была в пестром ситцевом платье, с тяжелой сумкой в руках, лицо усталое, встревоженное.

— Жорик! Ну как там она? Очень плоха?

Я кивнул.

— Ты только врачам не попадайся, они почему то на нее в ярости. Просто посиди, успокой. Она плачет.

— Я знаю. Мне папа говорил. Бедная старуха. Я посижу, ты не беспокойся. А я тебе звонить хотела. Приходи в пятницу, наши соберутся. Кое-кто будет, кого ты и не знаешь.

Мне сразу сделалось легче от разговора с Милой, оттого, что Сима не будет сейчас одна, оттого, что было с кем разделить тревогу и боль за другого человека. А я-то, по старой своей привычке, думал, что все по-прежнему лежит на мне одном, не думал даже, чувствовал так. А ведь за мною стоит семья. Даже у одинокой несчастной Симы я не был избранным, я не один, нас много, можем даже организовать дежурство, можем поддержать и ее, и друг друга. А мне это все еще было внове, я не привык.

Растерянный и поникший, я добрел домой и включил телевизор. Я смотрел «Сегодня в мире», «Московские новости», потом фильм по первому каналу, «Время» и еще один фильм по второй программе. Хороший вышел вечерок. Раз в месяц это еще можно выдержать, если не знаешь, куда себя деть.

Валентин позвонил, когда я еще спал.

— Привет, — сказал он. — Я сегодня собираюсь навестить тетушку. Ты мне не составишь компанию?

Я почему-то испугался.

— Да нет, Валь, я вчера был. Каждый день это выдержать невозможно.

— Что, очень плоха?

— Очень. Врачиха говорит: никаких шансов. А впрочем, черт ее знает, врачиху, у них там с Симой конфликт.

— Конфликт? Это Сима может. А у меня, знаешь, ноги не идут. Боюсь умирающих. Ну ладно, бывай. Я к ней после работы поеду, часа в три, а потом могу к тебе завернуть, ты не против? Развеемся, смотаемся куда-нибудь. Ты будешь дома?