Алла Калинина - По образу и подобию

А последней позвонила Соня. Она сообщила, что уезжает куда-то в пятницу и поэтому хотела бы встретиться со мной до отъезда. Я было обрадовался, но тут вспомнил, что разлюбил ее, и все сразу стало мне неинтересно.

— Да вряд ли получится, — сказал я вяло. — Сегодня я буду поздно, я за город уезжаю.

— А завтра?

— Завтра — не знаю. — И тут я вспомнил: — А как же наша поездка в деревню? Мы же с тобой на той неделе ехать собирались туда, где речка с кувшинками, ты забыла?

— Нет, — сказала она, — я помню. Только ничего не получится. Он просит, чтобы я с ним поехала, не могу же я ему отказать. Тем более поездка очень интересная. Я как вернусь, сразу тебе позвоню, это ненадолго, всего неделя. Я думала, мы еще увидимся до отъезда…

— Нет, до отъезда мы не увидимся. И вообще, прощай, моя дорогая.

— Как это понимать?

— Очень просто. Понимай так, что всему на свете приходит конец.

— Ты что, серьезно? Юра!.. Ты обиделся? Но он же мне все-таки муж, должен ты это понимать?

— Я понимаю. Хочешь, я дам тебе один совет? Когда вы приедете туда, на речку с кувшинками…

— На какую еще речку? Мы в Ташкент едем.

— Тем более. Когда вы приедете туда, попробуй посмотреть на все с другой стороны, попробуй дать себе слово и сдержать его и больше никогда ему не изменять, ни с кем и никогда, понимаешь? Совсем. А вдруг получится? Ведь он же хороший парень и любит тебя…

— Ненормальный! У тебя просто патологическая ревность, вот и все!

— Разве я сказал что-нибудь такое ужасное?

— Глупость ты сказал, потому что ты не можешь так думать!

— Почему не могу? Могу. Я именно так и думаю, хотя не верю, что ты сможешь. А ты попробуй, Соня, милая моя, попробуй, ну бывают же чудеса на свете!

— Ты нарочно? Ты просто хочешь меня унизить. У тебя кто-то новый появился, я чувствовала…

— Никто у меня не появился, просто, понимаешь, стих такой нашел. Мне Витьку твоего жалко.

— Не трогай его! Это не твоего ума дело, идиот несчастный!

Она еще кричала, когда я положил трубку. Вот и все. В первый раз я старался поступить не так, как проще, а так, как надо, честно. Я не хотел ее обижать, а задел, наверное, еще больнее, чем если бы соврал какую-нибудь чушь, вроде того, что встретил прекрасную блондинку и полюбил с первого взгляда. Это было бы понятно и даже логично, всем известно, что блондинки котируются выше брюнеток. Соня бы пострадала и смирилась. И тоже завела бы себе блондина, чтобы не отстать от новейших веяний. А что сделал я? Все опошлил, все свел на нет, унизил ее. Честность вещь колючая, неудобоваримая. Конечно, она переживет. Плохо то, что честным я стал, когда разлюбил, мне бы раньше сдержать себя, поберечь их честь, ее и Виктора этого, мне бы шепнуть ей тогда, в самом начале: «Сонечка! Ты прелесть! Если бы ты только была свободна… Но так… Мы ведь с тобой порядочные люди, правда? Хочешь, я буду твоим тайным вздыхателем? Все пройдет». А что я сделал вместо этого? Мне нравилось, что она замужняя, проблем меньше. Я виноват во всем, я и такие, как я, это мы ее развратили, мы — подлецы. И нечем нам оправдать себя, любовь любовью, но надо же помнить и честь, и совесть.

Итак, отныне я встал на путь добродетели? Или он будет для меня эдакой престижной обходной дорожкой на случай непредвиденных трудностей? Всерьез ли я все это затеял? Потяну ли? Ох, как трудно будет с непривычки.

Я отправился в обход по магазинам, давно пора было пополнить запасы, да и Валентина сегодня надо было встретить как полагается. В магазинах была толкотня, духота, очереди, а для честного человека — еще и нервотрепка. С возмущением смотрел я, как молодой парень втирался впереди к прилавку, за ним еще двое, а женщины терпеливо и покорно мирились со всем, они привыкли. Все было так понятно. Для того чтобы влезть без очереди, нужен просто известный запас бестрепетной энергии — толкнуться, отругнуться, послать. Противостоять нахальству труднее, тут требуется уже луженая глотка и серьезный перевес энергии, да еще решимость вмешаться, запачкаться. Бабки в очереди были явно неконкурентоспособны, простой расчет говорил, в эту очередь грех не втереться, ведь такие очкастые, как я, обычно молчат. Словом, я и ахнуть не успел, как был уже в самом центре скандала с воплями и хватаниями за грудки. Честная жизнь начиналась как-то не с той стороны. Неужели нет способа быть одновременно и честным и несклочным? А может быть, честность здесь совсем и ни при чем и я скандалю просто потому, что старюсь и у меня начал портиться характер? На минуту меня охватил острый соблазн взять свой кусок колбасы немедленно, пока я оказался у прилавка, и вырваться отсюда. Какая-то старушка даже потеснилась, пропуская меня; наверное, она считала это вполне нормальным, раз уж я пострадал за правду. Но тут я мужественно поборол искушение и вернулся в конец хвоста, — может быть, мне захотелось стать подлинным героем масс? Я стоял и терзался, жизнь становилась невыносимой. По-видимому, у бедных слабых женщин было за душой что-то другое, кроме честности, что помогало им выстоять. Непротивление злу насилием? А может быть, просто незлобивость и терпение, может быть, они просто стояли и думали: им, ведь тоже надо, сынкам, им надо побыстрее, пусть их, не жалко, мы привыкли. Ах, Россия-матушка!