Вадим Сикорский - Капля в океане

Она всхлипнула, ее воробьиный носик сморщился. Но она вдруг гордо вскинула голову, тряхнула кудряшками и ушла на кухню.

Аскольд Викторович ничего не смог с собой поделать. Не было сил. Это же все у нее абсолютно искренне! Нет, с ней невозможно говорить. И вообще он ничего не может! Будь как будет, пускай как хотят так сами и решают! А ему любое наказание по заслугам!

Он оделся и решил пройтись, успокоиться. Было холодно.

Та серебряная полоска озера, отдаленное эхо рассвета… Она врезалась в его сознание, как-то зацепилась и чудесным образом превратилась в нервущуюся нить, связывающую его с миром, с красотой, с вечным. И ни они, ни время, ничто не в силах ее порвать….

И, может быть, это то же самое, что произошло с ним, когда он впервые увидел Веру? Как-то психологически то же. Какая она была вся свежая, сияющая, юная, красивая. И на белой шее белые бусы, только и выделяющиеся более сильным блеском. И серебристое кружевце воротника. Светящееся платье, блестящие глаза, сверкающий голос. И та ее первая, пусть глупая и ничего не значащая, но тоже серебрящаяся фраза. И даже обычные девичьи штампы, какими она выражалась, сияли, играли, словно у всех штампы обычные, а у нее драгоценные.

Наверное, все это, вместе взятое, и слилось в особую ее серебряную полосочку. Свилось в такую же прочную вечную серебряную нить, которая, должно быть, так же навсегда и прочно привязала его к Вере. Так же, как и та предрассветная полоска озерца — к жизни, к вечному, к миру.

И что бы потом его ни разочаровывало, он этот мир неизбежно, неизменно всегда любил. Точно так же, сколько раз он ни разочаровывался бы в Вере, эта первая ранняя красота, где-то в глубине его сознания, держала его там, в том мгновении. Как-то все это диковато… Но так.

Батюшки мои, боже ты мой, где это он? Да вот же Маринин дом. Задумался и не заметил, как пришел. Шел к Марине, все время думая о Вере. Но шел-то к Марине! Но думал-то о Вере! Да и шел-то знакомым путем. А вон ее окно на пятом этаже. Вот балкон, где он столько раз стоял. А сколько ночных километров он отмерил отсюда до дома, если все сложить? И зимними морозными ночами, и душистыми, летними.

А что, если действительно набраться духу и войти? Ну и что же? Только ей лишний удар. Что он скажет? Что опять поговорит с женой, но попозже? Она разрыдается, и больше ничего, а он будет чувствовать себя подлецом. И, может быть, она без него станет счастливой. Она красивая, милая, добрая.

Нет, надо скорей уйти, а то еще увидит кто-нибудь из окна. Это же еще хуже, чем войти. Но он сюда вернется.

Завтра все решит.

Завтра!

Он еще немного постоял, раскрыв рот, совсем, как губошлепистый Клененков, глядя растерянными глазами на окно, на небо, на все вокруг.

Завтра.

Море синее, но это не казенная окраска. Как стены в их институте. Там тоже все вокруг синее-синее и лучезарные окна. Но это госхозкраска и госхозсолнце. И это накладывает отпечаток на душу, у которой тоже становится госхозокрашенность.

За белой дверью лаборатории штудируется иммунная система на молекулярном уровне. Медиаторы. Неясно, какие органы и что. А на собраниях иммунная система в душе. Только ясно, какие органы. И кто. И что.

А здесь, на горе, — лес. Деревьев много. Но совершенно не похоже на собрание. Тишина. И ветки голосуют за очевидность: истинное солнце, небо, горы, море. И на берегу тоже всё и все — за! Это сразу видно по всему, особенно по глазам. Неужели только кажется, что, кроме криков чаек, плеска волн, курортной болтовни, никаких вторжений? Душа в полной безопасности. Можно выключить измученную иммунную систему.

А он исключительно чуток к опасностям и ужасам жизни. Как только мир оборачивается э т и м, у него сразу полное отторжение. Несовместимость душевной ткани с мало-мальски трагическим. Не то что: все любят шоколад и никто — портить его горчицей. Речь идет о целом мире, о жизни! Некоторые как-то принимают. Кто как! Кто — в о и м я: приносит жертву золотому веку и заодно ближайшему соседу. Кто смиряется: «А что делать?» А у него чуть что — и сразу включается мощная система отторжения. Такой урод. Отторжение чуждых чувств, неприемлемых настроений, мыслей, взглядов. Пока не отторгнет, весь мир почему-то выглядит скверным. И хочется даже отторгнуть его целиком!