Вадим Сикорский - Капля в океане

Все бы прекрасно, если бы не собачий холод. И он ворочался, тяжело задремывал. Потом не выдержал и опять пошел к костру, который облепили одинаковые люди, жадно, как мухи, налетевшие на лакомый кусок красного мяса. Но они были разными. Это уже близкое впечатление, а не дальнее. Издали все кажутся одинаковыми, с одинаковыми повадками и жестами, и создается впечатление, что и мыслями и чувствами. А вблизи все разные. И это он особенно почувствовал здесь. И неверно знаменитое: «Лицом к лицу лица не увидать». Потому что в городе слишком много людей и привыкаешь от них отстраняться, иначе невозможно, оттого они начинают казаться, как и всегда издалека, одинаковыми.

И странная вещь: здесь, сидя у костра с другими, так называемыми простыми людьми, он чувствовал себя теперь уже совершенно не в своей тарелке. Может быть потому, что здесь он под стать всем. Он стал буквально рядовым. Противоречие между значительным лицом, со значительным орлиным взглядом, и лопатой с противогазом, казалось бы, должно быть разительным. Но здесь не до физиономистики. Эти простые принадлежности равняют всех, и рабочие воспринимают друг друга как рабочих, равных себе во всем. И человеческое здесь проявляется в самых простых и самых сильных делах.

Аскольд Викторович на этот раз прилег прямо у костра и еще немного подремал под усталые анекдоты и утомленный многоголосый смех.

Когда взошло солнце, всех словно подменили. Весь мир подменили. Таинственный, черный, крупнозвездный, ледяной, северный сменили на лубочно-яркий, светообильный, теплый, южный. С березами и веселым полем в цветах. Правда, трава на поле сильно порусела, выгорела.

Утром Аскольд Викторович заставил себя вымыться у цистерны холодной водой и почистить зубы, чего после ознобной и бессонной ночи очень не хотелось. С удовольствием позавтракал кашей, чаем, хлебом с маслом. Потом все разобрали лопаты, и он пошел со своей группой за два километра через лес копать канаву. Весь день, кроме перерыва на обед — два километра до кухни и назад, — честно копал. Канава должна была заполниться водой и стать рубежом между полем и лесом.

Вернулся, с непривычки еле волоча ноги, и после ужина не свалился, а рухнул под ту же березу, где впервые устроился в прошлый вечер. Вроде бы свое родное место под уже родной березой. Да и вправду навеки родной, даже если он, уйдя отсюда, больше ни этой березы, ни этого кустика никогда не увидит. Вот они, его родные пенаты.

Он решил поспать, пока еще не холодно, и закрыл глаза. Но помешали веселые крики, треск ветвей, какая-то суета. Встал и увидел, как по двое, по трое люди строят шалаши. Благо топоры есть. А что же, великолепная идея. Все-таки крыша над головой, дом.

Увидев Клененкова рядом со Световым и со здоровенным грузчиком, он присоединился к ним. Шалаш на четверых. И хоть смертельно устал, но работал радостно. Клененков сначала ныл, что не умеет, не знает, но потом его приспособили таскать нарубленные еловые лапы. Вскоре он о чем-то задумался, исчез и вернулся с великолепно сплетенной из еловых веток овальной дверцей и приделал ее к входу. Изобретатель!

И вот наконец все забрались в просторный душистый шалаш и сразу заснули. Через несколько часов Аскольд Викторович проснулся от холода. Осторожно, чтобы не разбудить спящих, вылез из шалаша в черную, крупнозвездную, неоглядную ночь. Сразу же увидел костер и пошел, дрожа, к нему. Люди с задурманенными бессонницей лицами окружили огонь. По обеим сторонам толстого сухого бревна сидели, а середина горела. За ночь бревно несколько раз проталкивали сквозь костер.

Двое помогали коротать ночь. Один — молодой сварщик, с которым он познакомился вчера. Коротконосый, сероглазый, белозубый парень. Он беспрерывно сыпал анекдотами и сам весело хохотал, видно, уже в который раз. И радовался своим собственным байкам, как пряникам. Анекдоты были старые, но некоторые неплохие, где надо и не надо украшенные и подкрепленные веселым, искрящимся, мимолетным ругательством. А уж прямую речь персонажей он никак не мог лишить этого украшения, ибо это — таково, по всей видимости, было его мнение — выглядело бы ненатурально, нежизненно.

Сперва вокруг костра смех тихий, усталый, потом расходится, и под утро хохот беспрерывный.

Второй рассказчик узколицый, узкоглазый, с суровым лицом. Направление анекдотов определенное, узкоэротическое. Рассказывает серьезно, смеяться себе не позволяет, дополнительно не матерится.

Грандиевский, задавшийся целью ничем не отличаться от остальных, тоже было сунулся с анекдотом, но потоньше. Анекдот был многими понят, смеялись. Только он перестарался в стилизации и этим немного испортил рассказик. Даже кто-то назидательно сказал: