Вадим Сикорский - Капля в океане

Солнце уже было во всеоружии. Аскольд Викторович снял пиджачок и свернул его вместе со свитером в одну скатку. Было велено не расходиться и ждать. Все разлеглись под деревьями. Самая густая тень от продовольственного фургона. Там он и прилег, хотел было задремать, но, услышав разговор, прислушался. Трое шоферов, растянувшись в тени соседней машины, болтали, рассказывали, приправляя беседу смачными словами.

— Днем жара, только под машиной и спасение.

— Да и расположились на самом солнцепеке.

— И по Москве надоело колесить, того и гляди в компот попадешь.

— Здесь даже передохнём. В Москве тяжко. Жара, да и собственники…

— Третьего дня чуть ночью бабу не сбил. Чудные они: перебегают, а увидят машину — и назад, на тротуар. А мужик дальше норовит, вперед. Чудные.

— Нет, наша шоферка, тетя Нюра, настоящая баба. Говорит, на фронте дали ей ботинки сорок второго размера. И бушлат драный. Полковник ее увидал, приказал выдать обмундирование. А старшина ругается: зачем, говорит, таких присылают, где я ей на фронте тридцать пятый номер достану? Да детскую шубку. А дружок ему говорит: а ты что, жене припас послать? Отдай-ка ей. Ну, тот и отдал. Так она, говорит, нарадоваться не могла. Нет, и бабы бывают хорошие. Да и теперь жалко ее, ну что всю жизнь за мужской баранкой?..

Шоферы замолчали, стали дремать. Аскольд Викторович, улыбаясь этой логике — от женщины, перебегающей неправильно улицу, к тете Нюре, — смотрел в небо. Добрые ребята шоферы. Хорошие. Да, бывают женщины разные. И жестокие, как Вера. Может быть, даже от легкомыслия…

В два часа, когда солнце диктаторствовало вовсю, раздали памятки с описанием, как бороться с торфяными и лесным пожарами. Читали группами, вслух. В группе Грандиевского оказался и Клененков. Грандиевский уже знал, что это инженер, заводской изобретатель, рационализатор, с высшим образованием.

— В своем деле толковый, — сообщил о нем Светов. — А так младенец младенцем. Алкашам всю получку может раздать взаймы, добрый. Все и рады, пользуются. Чудной какой-то. В жизни — как глухарь. На заводе его все зовут Андрюшей, даже кто ему в сыны годится. А он не обижается. Живет так, вроде ничего вокруг не замечает. Как дерево.

— Но с плодами? — полувопросительно добавил Аскольд Викторович.

— Да, в своем деле здорово соображает, — хоть и улыбнувшись, но уважительно сказал Светов.

В памятках говорилось, что верховой лесной пожар распространяется при ветре со скоростью до двадцати километров в час, а низовой — до двух. Грандиевский подумал, что до Сергеева городка огонь действительно может доскакать быстро. Если, конечно, ему не помешают. В данном случае они. Но как? Тут есть спецы.

На торфяных же болотах, чадящих почти всегда, опасны места утолщенного до двенадцати-тринадцати метров слоя залегания. Он выгорает, и можно провалиться.

— В крематорий не надо, все рядом, — пошутил Грандиевский.

Группа хмыкнула, кроме одного Клененкова. Грандиевский заметил, что даже анекдоты он слушает серьезно. А иногда на его большом мясистом лице, но приятном из-за красивых бараньих глаз, появлялось вместе с серьезностью растерянное выражение, словно он не понимал, что тут смешного и как вообще могут такому смеяться. Хотя и слушал усердно. И еще одна беловоронья деталь: он никогда не ругался. Он и вообще-то привлекал к себе внимание, но Аскольду Викторовичу был особенно любопытен. Он теперь старался все время быть к этому чудаку поближе. Сам-то ведь тоже понимал, что анекдоты часто третьесортненькие, примитивные, однако смеялся искренне. То ли от бессонницы стал слишком чувствительным ко всему, и к смешному тоже. То ли просто, войдя полностью в роль, хохотал естественно.

Обедали по группам. Два котла, установленных на поле подальше от леса, клубились могучим паром. Под ними тлели угли. Повар был, вопреки привычным стандартам, тощий, с обтянутыми скулами. Он ловко и быстро не наливал, а как-то кидал половником суп, а после, когда суп был съеден, в ту же тарелку ляпал дымящуюся кашу с консервами. И суп из готовых концентратор и каша показались Аскольду Викторовичу очень вкусными, может быть, оттого, что на воздухе. На большом раздвинутом столе лежали груды нарезанного хлеба, сахар в железнодорожной упаковке. Около стола — белые столбики из железных эмалированных тарелок и кружек. В больших тазах — груды ложек. Видимо, еда и впредь была рассчитана только на столовые ложки. Чайных не требовалось, поскольку можно пить вприкуску. Чай, уже заваренный, жидкий, кипел в огромном баке. Другой бак с кипятком был чуть поменьше, и вода в нем предназначалась для мытья посуды. Мыть полагалось самим.