Камен Калчев - Пробуждение

— Давайте вместе полетим в Космос! Вы согласны?

— Согласен.

— А Жюль Верн пусть себе плавает под водой, хоть все двадцать тысяч лье… Мы предназначены для Космоса… Для простора, для солнца, как писал один бездарный поэт… Правда?

— Да, Мария!

— Марийка!.. зовите меня Марийка!.. Не доросла я еще до Марии… Мария — великое имя, как писал другой поэт, немного более талантливый, чем первый…

— Сдаюсь! Ничего не понимаю!

— Я вас научу! Еще никто не вышел из этого дома НЕУЧЕМ!.. Жаль, нет шампанского, а то бы выпили по бокалу… Вы не пьете?

— Пью! Пью! — поспешил возразить он. — И еще как!

Она встала, подошла к нему, вроде бы посмотреть, выпил ли он кофе, наклонилась и поцеловала в волосы.

— Как мне нравится ваш чуб!

Он вздрогнул, попытался схватить ее за руку, но она уже отошла, смеясь:

— Была когда-то такая песня… «Чубчик» называлась… Вы ее знаете?

— Нет.

— Эх, молодое поколение… Ничего-то вы не знаете!.. Эту песню пел мой дед в тюрьме… А от деда ее выучила бабушка… В ней поется: «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый! Развевайся, чубчик, на ветру. Сибирь ведь тоже русская земля…» Красиво, правда?

Она попыталась ее спеть, но не смогла вспомнить мелодию, вскочила и принялась рыться в старых пластинках, оставшихся еще от бабушки. Балтов уже терял терпение. Он боялся, что, если она найдет эти пластинки, пропадет назначенное им заседание. Поэтому он взял со стола часы и сказал, что уходит. Поблагодарил за кофе, за беседу… и за космос. Поблагодарил и за новую песню, которую когда-то пела ее бабушка, а до этого и ее дедушка, когда сидел в тюрьме. И пообещал выучить ее, когда придет в гости следующий раз, если, конечно, его пригласят.

— Подумаю, — ответила Марийка, провожая его до ворот. Он взял ее за руку. Задержал в своей, как задерживают руку любимой девушки, вздохнул и, улыбаясь, добавил:

— До следующего рейса… в Космос!

— Всегда готова, товарищ командир!

Закрыв за ним калитку, она бегом бросилась в дом. Даже не глянув на разбросанные по столу и этажеркам книги, упала на кровать лицом в подушку и заплакала. Рыдала, как ребенок, сама не зная почему. Если бы кто-нибудь увидел, как она вздрагивает и обливается слезами, наверное, подумал бы, что она сошла с ума. А она и сама не знала, почему плачет и чего хочет. Наплакавшись вволю, она увидела, что на дворе уже стемнело. Потеряв представление о времени, она даже не понимала, какой сегодня день и число. Осмотрелась. Увидела разбросанные книги. Среди них смиренно лежала и толстая книга с автографом. Ей показалось, что кто-то нарочно оставил ее раскрытой, чтобы напомнить о каком-то несуществующем прегрешении. Она протянула руку, осторожно вырвала страницу с автографом, разорвала в клочки и выбросила в мусорное ведро. Потом долго смотрела в окно. Яблоки уже начали краснеть. Скоро начнется сбор винограда. А там и зима! Останется она одна-одинешенька, даже без бабушки, которая пела ей когда го странную песенку про Сибирь… и про чубчик кучерявый… Где он сейчас?.. Двадцать тысяч лье по земле или двадцать тысяч лье в небесах?.. Смешно. Странно. И она открыла окно, чтобы быстрее высохли слезы. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь видел ее заплаканной!

Она собиралась уже запереть дверь на ночь, как калитка скрипнула и во двор вошел ее дядя, Димитр Чукурлиев. Уж кого не ждала, так это его! Она хотела закрыть окно, но железнодорожник издали весело махнул рукой, дескать, подожди, как будто она могла убежать. Он вошел в дом. Придвинув ему стул, она сказала:

— Привожу в порядок библиотеку, дядя.

— Раз есть книги, приводи… У нас нет, слава богу… потому-то и нечего приводить в порядок.

Он засмеялся, и непонятно было, то ли подсмеивается над собой, то ли над племянницей, которой нечего делать, кроме как глотать пыль с книжек…

— Приводи, приводи! — продолжал он, приглаживая усы.

Марийка спросила, хочет ли он что-нибудь выпить. Он отказался. Наелся и напился досыта. Просто зашел повидаться с ней и попрощаться, потому что рано утром уезжает. Марийка все-таки налила ему стопку ракии. Нарезала на тарелочку свежий огурец. Железнодорожник нахмурился, пригубил ракию, закусил огурцом и, обтерев усы и придав себе строгий вид, начал давать племяннице наставления.

Он давно собирался прийти к ней и наедине высказать все, что решил. Его представление о сохранении и продолжении рода Чукурлиевых не очень-то отличалось от представлений его усатых дедов. Он знал одно — род надо беречь и продолжать. Род не должен исчезнуть с лица земли! Он должен сохранить и свою кровь, и свою душу!.. Никаких примесей! Никаких встреч со случайными людьми!