Ян Папп - Направление — Прага

— Штефан, ты спишь?

Ян знал, что это напрасный вопрос, потому что Штефан имел привычку (если только эту его особенность или скорее способность можно называть привычкой) засыпать мгновенно, посреди предложения или даже не договорив слова. Ян восхищался этим его уменьем. Штефан относился к редкостной породе людей, способных уснуть в любое время и в любом месте, использовать для этого любую подходящую минуту и спать крепко, глубоко и сладко, как младенец. Для Яна Штефан был воплощением крепко сколоченных героев Джека Лондона, которым ничего не стоит неделю голодать, а потом истребить гору пищи; которые сутками бодрствуют, не проявляя усталости и ни на миг не теряя бдительности, а затем целые сутки спят как убитые; которые умеют не только бессовестно лентяйничать, но и работать до упаду; которые способны трепаться попусту, травить глупые, пустые анекдоты — и вдруг рассказать историю, полную глубокого чувства и житейской мудрости. Просто парень что надо, говорил себе Ян, но когда однажды он высказал свое восхищение Штефану, тот нахмурился: комплиментов он терпеть не мог; более того, Штефан любил и умел подшучивать над самим собой, и эта черта его характера еще больше привлекала к нему Яна. Так или иначе, но для Яна он был Человеком с большой буквы, таким же, как, например, Карел Фафка, который в тридцать девятом угнал с охраняемого аэродрома «этажерку», непрерывно маневрируя, ушел от огня охраны и ускользнул от немецких истребителей в Польшу, а потом на Запад; или таким, как Франсуа Жорже, товарищ Яна по трудовому лагерю: когда немцы-охранники хотели на глазах у Франсуа изнасиловать его девушку, он сумел вырваться, схватил тяжелую пепельницу, размозжил ею голову одному из этих скотов и бесследно исчез в наставшей суматохе. Да, Штефан сделан из того же теста, что и эти замечательные парни, — не чета заурядным пижонам, которые выставляют напоказ свой убогий фасад, а еще больше — убогость своего духа.

Итак, Штефан закончил разговор на свой особый лад: просто уснул. Ян в ответ лишь негромко рассмеялся. Хотя он тоже недоспал за последнюю пару ночей, а ноги гудели после проделанного похода, он чувствовал себя бодро и знал, что ему не сразу удастся заснуть. Воспоминание о Франсуа — «французский Франта» называла его компания чешских парней в лагере — вызвало другое воспоминание, празднично-драгоценное.

Свое двадцатидвухлетие он отмечал в Германии, на принудительных работах. От мамы пришла посылка, как ни странно, неповрежденная и неразграбленная (такое случалось довольно редко); в посылке были пирожки с повидлом, слегка зачерствевшие в пути, каравай хлеба, кусок шпика и — умереть мало! — бутылка сливовицы. Все это Ян честно выложил на общий стол, и в тот майский вечер посредине их комнаты на том самом, чисто выскобленном столе, кроме добротного «моравского сырья», как назвал Пепек содержимое посылки, красовалась целая кучка скромных лакомств военного времени, включая две бутылки какого-то фруктового вина и бутылочку загадочного ликера еще более загадочного происхождения. Ко дням рождения в лагере относились очень серьезно, и каждый из этой пестрой чешско-польско-французской компании внес в праздник свой вклад, хотя бы в виде доброго слова, шутки или песенки. Девушки с женской заботливостью и педантичной справедливостью выделяли каждому его порцию еды, а парни с не меньшей точностью отмеряли наперстки питья.

Поели, попили, попели, на прощанье вспомнили, чей день рождения на очереди. Влюбленные парочки, а они возникали даже здесь, вышли прогуляться, остальные побрели по длинному коридору одноэтажного барака к своим комнатам.

— Ян, проводи меня, — повернулась к нему Стася. Он удивился. Ему нравилась эта стройная светловолосая девушка с ясными серо-голубыми глазами. Трижды он приглашал ее в кино, один раз она пошла, два раза отказалась; когда хотел в темноте пожать ей руку, деликатно высвободилась, поцеловать себя не дала, но ему казалось, что он ей не противен, она рада видеть его, а все остальное в ней было неясно. Одно он знал наверняка: она ни с кем не встречается в отличие от многих других.

— Я?

Она молча кивнула.

Он вышел вслед за ней.

На дворе Ян взял ее под руку, она не отстранилась.

Он хотел спросить, куда они пойдут, но разве это было важно? С ней он готов был идти куда угодно. Он наслаждался тем, что она рядом с ним. Шли вдоль ограды, мимо бараков, в конце ограды, там, где начинался луг, Стася замедлила шаг, словно заколебавшись, потом сказала просто: «Пойдем!» Они пересекли луг, тускло освещенный серпом луны, и перед ними затемнела осиновая рощица. Когда они вошли в тень первых деревьев, Стася остановилась, взяла Яна за плечи (она была ростом почти с него), подняла к нему глаза, в глубинах зрачков мерцали огоньки.