Ивайло Петров - Избранное

Не так давно одна довольно высокая персона (на уровне директора) ни к селу ни к городу заявила в общественном месте, будто я выходец из богатой, аристократической семьи. Испугавшись, я сам было поверил, что родился в такой семье, а потом спохватился и засел писать автобиографию, начав с событий, случившихся до моего рождения. Мне захотелось доказать этому человеку, что все как раз наоборот, и ткнуть его носом в неоспоримые доказательства. Я не без злорадства представлял себе, как он, прочтя мою биографию, будет лопаться от досады, что уже нельзя будет приписать мне ни один из грехов презренного класса. Вот и выходит, что, вдобавок ко всему, я еще оказался и злопамятным, — но это неудивительно: трусливые всегда держат нож за пазухой. Надо сказать, что с моим отцом, деревенским пролетарием, тоже надо было держать ухо востро. Когда Баклажан, потеряв терпение, постучал в дверь и спросил у него, как идут дела и что он себе вообще думает, мой будущий отец, скрипнув от злости зубами, ничего не ответил. Когда же гости принялись молотить кулаками в дверь и орать: «Эй, жених, да ты часом не заснул?», мой будущий отец, выйдя из себя, подсел, а затем и прилег возле моей будущей матери. К сожалению, в те времена стриптиз еще не успел войти в моду, и отцу пришлось изрядно попотеть, пока он управился с многочисленными исподними юбками нареченной…

(Боже, я не раз слышал, как по прошествии сорока лет он с завистью говорил о том, насколько легче в этом отношении участь современного мужчины!)

А когда пропел первый петух, прогремел первый выстрел с порога нашего дома. Отец мой что было мочи жал на спуск проржавевшего револьвера, возвещая о том, что он стал мужчиной — немного преждевременно и не без труда, но — стал. А примитивный свадебный народ таращился на рубаху молодой, заливая пьяные зенки подслащенной ракией, и драл глотки. Выстрелы моего будущего отца, изрешетившие раннее утро, взбудоражили собак, сотрясли стены деревенских домишек, и даже не на шутку струхнувшие блохи не смели шевельнуться в ватных одеялах. А отец все стрелял и стрелял. Как все мои родичи, он был хвастуном и выстрелял целую меру патронов.

Родители моей матери не случайно запросили за нее три тысячи левов, несколько голов скота и гектар земли. Она стоила много дороже, хотя бы уже потому, что родила меня и подарила Болгарии сына, без которого судьба моего отечества была бы, прямо скажу, гораздо несчастливее. Но будем скромными — не зря же к этому нас призывают ежедневно, ежечасно — и предоставим последнее слово истории. Я не стану распространяться о том, как матери моей удалось вычистить авгиевы конюшни своего нового семейства. Она истребила столько паразитов, сколько нынешним санитарным властям не снилось и за десять лет, причем сделала это без применения каких-либо препаратов. Бабка моя не чуяла под собой земли от счастья, когда по весне, пристроившись возле дома на припеке, сноха искала у нее в голове. Волосы у бабки были черные как смоль, и всякая копошившаяся в них живность была видна простым глазом с улицы.

А так все было очень даже хорошо и поэтично. Особенно прекрасны были ранние утра перед восходом солнца: моя будущая мать вставала раньше всех в доме, чтобы испечь хлеб и приготовить еду, перед тем как идти в поле. Восток рдел, будто свежеиспеченный каравай (сравнение моей матери, которым впоследствии я не раз пользовался с неизменным успехом), воробьи оголтело чирикали в кустах акации, летучие мыши, возвращаясь после ночных похождений, шарахались, как пьяные, то вправо, то влево в поисках прибежища для сна, деревенские дома изрыгали из печных труб струи пахучего дыма. Петухи кукарекали, ужасно гордясь тем, что после их кукареканья непременно всходило солнце; они расхаживали среди своих хохлаток, важные, точно султаны, и пытались их помирить, потому что хохлатки, как все курицы и все женщины на свете, успевали чуть ли не до света перессориться из-за какого-нибудь жалкого червяка или пшеничного зернышка. Надо сказать, что эти домашние птицы без умолку галдят, споря о том, кто из них умнее — петухи или курицы. Спор этот, видно по всему, останется нерешенным до тех пор, пока на земле существуют петухи и курицы, но я уверен, что петухи все-таки умнее — отнюдь не потому, что сам принадлежу к их породе. Милости просим! Могу привести в доказательство наглядный пример. Однажды утром солнце не взошло в положенное время по причине солнечного затмения. Петухи как очумелые долго понапрасну драли глотки, бедолаги до того охрипли, что на другое утро ни один не смог кукарекнуть. Но рассвет все же наступил. Наши петухи зарубили себе это на носу и перестали воображать, будто без их пенья невозможен приход дня. Попадаются, правда, среди них экземпляры другого сорта, внуки которых поныне не набрались ума и искренне верят, будто без их вмешательства не займется день. Хохлатки же во все времена отличались большим практицизмом: они дожидались восхода солнца и, распушившись над гнездами, начинали кудахтать, как ошалелые, похваляясь на все село тем, что снесли одно-единственное яйцо. Но всего смешнее хохлатки, которые поднимают крик над пустыми гнездами и при этом кудахчут громче несушек. Внуки этих пернатых дур совсем без царя в голове, но зато оборотисты хоть куда: они кудахчут не у себя в гнездах, а на собраниях, по радио и телевидению, в разного рода общественных местах. Честь и хвала тем хохлаткам, что каждый день сносят по яйцу и при этом не орут, не кудахчут, потому что им надо высиживать цыплят, а это отнимает уйму времени. Такие курицы на редкость полезны и умны.