Ивайло Петров - Избранное

— Ну-ка, парень, подойди поближе и проскочи под конем! — сказал он, усмехаясь хищной улыбкой.

Ричко не поверил своим ушам, часто заморгал и глянул на деда, а тот глуповато улыбнулся и ничего не сказал. Ему были известны чудачества Сарайдарова, но такого издевательства над парнем он не ожидал.

— Если у тебя хватит духу проскочить под конем, ударим по рукам, если нет — придется голодать, — сказал Сарайдаров. — Але, гоп!

— Сцепи зубы и полезай, — сказал дед, — а коли жеребец покалечит тебя, — он негромко матюкнулся, — хозяину придется тебя озолотить.

Такого за Сарайдаровым пока не водилось, но все знали, что работникам, с честью выходившим из переплета, в который попадали по его милости, он платил довольно щедро. Дед подтолкнул Ричко, и тот шагнул вперед. Черный зверь переступил ногами, из его ноздрей, казалось, вылетали огненные искры. Парнишка зажмурился, стал на четвереньки и прополз под животом у чудовища.

— Ты мужик что надо! — сказал Сарайдаров, глядя на вспотевшее лицо парня. — Мужик во! Беру тебя в кучера. Кладу пятьсот левов жалованья — и баста!

По тем временам это были немалые деньги, и дед от неожиданности даже икнул. Сарайдаров отвел рысака в конюшню и тут же воротился, смерив Ричко взглядом, он хлопнул его по плечу.

— Поди на кухню, пусть тебя накормят! — сказал он и пошел в дом одеваться, а дед подался домой.

Мать мою объявили «краденой» и обвенчали молодых не в церкви, а на дому. В воскресенье утром Баклажан ввел ее в дом будущего мужа. Домишко был завален сверху и с боков сугробами снега, так что у матери не было никакой возможности ознакомиться с его архитектурой. Несколько траншей были проложены в снегу от ворот к хлеву, кошаре и амбару, а главная, самая широкая магистраль вела к строению, напоминавшему землянку времен первой мировой войны. Не хватало только часового, который бы отдал честь. Внутри землянка больше смахивала на человеческое жилье, правда, вросшее довольно глубоко в землю. Мать моя была женщина довольно высокая, на две головы выше моего отца, и, ступив на порог, больно стукнулась лбом о притолоку.

— Ничего, здоровее будешь, — сказал свекор.

Ей и потом не раз случалось ударяться лбом о притолоку, и дед, бывало, не утерпит заметить, что это полезно для баб, дескать, пусть раскидывают умом, перед тем как войти в дом. У матери из глаз посыпались искры, потом белый свет померк, в голове закружилось, ей вдруг показалось, что балки под потолком, выпятив бока, намереваются огреть ее по лбу, она остановилась в дверях как вкопанная и не двинулась с места. Здесь, на пороге, ей и были торжественно представлены все члены фамилии, начиная с деда и кончая тремя огольцами. Замурзанные и вихрастые, они жались друг к дружке и, засунув пальцы в нос, исподлобья посматривали на нее.

Моя будущая мать хотела сказать им что-нибудь ободряющее, но огольцы спрятались за широкую бабкину юбку и косились на нее из укрытия одним глазом. Мать моя, несмотря на все это, не упала духом и даже нашла в себе силы улыбнуться, вспомнив, как Баклажан сватал ее за богатого торговца скотом. Она была от природы оптимистка и сказала себе, что трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать. Эта умная мысль пришла ей в голову в 1922 году, когда я еще не был зачат, но с тех пор это золотое правило стало главным девизом моей жизни, а мать служила прообразом для всех положительных героинь моих будущих романов. И все же подлинно сознательным оптимистом я стал благодаря полевому сторожу Доко, о котором пойдет речь впереди.

На голову матери накинули раздобытую у кого-то фату, чтоб могла она украдкой пустить слезу об отчем доме и загодя оплакать свои завтрашние дни в новой семье. Отца моего обрядили в полушубок, нахлобучили на голову баранью шапку, хотя в комнате стояла невообразимая духота, в нее набилось столько народу, что он не мог шевельнуть рукой — вытереть нос. Наконец явился священник отец Костадин и, как надравшийся тенор, затянул свою арию еще на дворе. С трудом ввалившись в дом, он протянул бабке пустую кадильницу и речитативом пропел: «Положи, Неда-а-а-а-а, в кадильницу пару уголько-о-ов! А вы встаньте к стенке, как приговоренные к смерти-и-и-и!»

Поп успел где-то нализаться и, как всегда в таких случаях, не читал молитвы по требнику, а нес всякую околесицу, густо сдабривая скороговорку старославянскими словами, так что прихожане ничего не могли разобрать. Один только дядя Мартин отлично дешифровал его речитативы, при этом покатываясь со смеху. Отец Костадин пел: «Ох, как раскалывается башка, чтоб ей пусто было! Но не зря говорят: клин клином вышиба-ают, дерябну еще после венчания-а-а. Духотища здесь, точно в курином заду, дыша-а-ать нечем. Жених, кажись, совсем еще зеленый, не достиг полнолетия зако-о-о-онного, но раз ему приспичило жениться, пускай мается во веки веков. Ами-и-инь! К Пеевым, к Пеевым надобно зайти, у них есть славная трехлетка, в тутовом бочонке держа-а-а-ат, да благословит их господь во веки веков».