Ивайло Петров - Избранное

— Стоян, сбрось с меня этот проклятый ямурлук!

— Освободи ее маленько, — посоветовал Баклажан. — Чего доброго, еще задохнется, тогда пиши пропало. Ишь бедняжка, с перепугу начала каким-то Стояном бредить.

Девушка продолжала вырываться, но чем больше она брыкалась и кричала, тем крепче Танчо сжимал ее своими ручищами. Так они мчались около часа по пустынному страховитому полю, Бера перестала лягаться, притихла и, по всему видно, примирилась со своей участью, то есть с тем, что ей придется стать мне матерью. Откровенно говоря, мне бы не пришлось жалеть об этом, потому что она была из богатой семьи, что впоследствии спасло бы меня от многих злоключений, от бедности. Только мне, черт возьми, уже тогда не везло!

Бабка и дед сидели перед очагом, не зажигая света, и то и знай посматривали в окошко. Дед предвкушал, как он будет торжествовать, услышав стук подъезжающей телеги, увидев, как Баклажан вводит в дом невестку. Плакали теперь, сват Георгий, твои тысячи и твои золотые пендары! Не хотел добром, получишь злом! Только было дед, напустив на себя важный вид, словно он был сам хан Крум, собирался изречь эту истину и возликовать до беспамятства, как Большой Танчо поставил перед ним будущую сноху и открыл ей лицо. Дед смешался и попятился. Бабка тоже в испуге отшатнулась. Баклажан вытаращил глаза и выдавил из себя:

— Ба!

Бера стояла перед ними на нетвердых ногах, махонькая, черная, некрасивая, только глаза у нее были, как выразился дед, величиной с блюдца и доверху полны слез. Она вскинула их на Танчо, забилась в угол и заплакала в три ручья. Все стояли как вкопанные. Потом дед ее спросил:

— Ты чья же будешь-то?

— Каишевых, — сказала Бера и опять заревела. — Верните меня домой! Сейчас же отвезите! А-а-а-а, у-у-у-у!

Мое бедное перо натерпелось от меня немало, но тут я его пощажу и великодушно предложу читателю самому, без моей помощи, вообразить, какая улыбка расцвела на физиономии моего деда, когда он узнал, что за птичка попалась в расставленные им сети! Вот так удача! Да отслужи он молебен самому дьяволу, и то вряд ли им бы так повезло. Дед засучил левый ус, заулыбался, физиономия его стала умильной, заискивающей. Все остальные, кроме Беры, тоже умильно заулыбались. Каишевы были одни из самых зажиточных мужиков в Могиларово. А наш Баклажан чувствовал себя на вершине славы, ему и в голову не пришло сознаться, что он ненароком допустил ошибку. Он чувствовал себя благодетелем, а благодетелей не судят.

Выражение подобострастия — этого удивительного человеческого свойства, которому философы посвятили немало великих теорий, но которое никто из них не назвал подлинным именем — так оно отвратительно и обидно для человека, — постепенно исчезло с физиономии деда, улыбка его превратилась в гримасу, он удивительно смахивал на затравленного хорька, который мечется в поисках спасения. И остальные тоже стали походить на затравленных зверьков. Переглянувшись, дед и Баклажан заперли глазастую Беру в кухне и кинулись искать моего отца. Нужно было найти его, живого или мертвого, — теперь все зависело от него… Обшарив весь двор, дед с Баклажаном вытащили его из-под коровьих яслей. Отряхнув с его спины солому, они втолкнули бедолагу в темную кухню. Берины глаза, сверкая во тьме, медленно стали приближаться к нему. Он пятился, пока не уперся спиной в стенку. Глаза горели перед его носом, огромные и страшные, точно глаза баскервильской собаки, отец махнул рукой, пытаясь прогнать страшное видение, а его вдруг огрели чем-то твердым по голове.

— Только посмей дотронуться! — закричала Бера.

— Больно надо! — огрызнулся отец. — Я тебя не трогаю, а ты дерешься.

Отец мой забился в один угол, а Бера — в другой, так и сидели они на расстоянии, как собака и кошка, потом Бера начала укорять отца, что он увез ее, тогда как ее должен был увезти Стоян из Карабелово, а отец сказал, что он тут ни при чем, что это дело рук Большого Танчо, который похитил ее вместо Беры Георгиевой. Девушка поняла, что отец мой еще молокосос, и принялась просить, чтобы он отвез ее этой же ночью в Карабелово.

— Так и быть, отвезу! — сказал отец и направился к двери, но дверь оказалась запертой снаружи.

Баклажан подбежал и выдернул засов. От рожи его разило сивухой, как и от других рож, что радостно просовывались в другую дверь. Баклажан шепнул что-то моему отцу на ухо, тот цокнул языком, бросил: «Не хочу!», нырнул ему под руки и выскочил во двор. Спустя минуту дед заливал горе ракией и во весь голос проклинал «чертово семя» — моего отца.