Велько Петрович - Избранное

На шестой день после ужина подпоручик встретился с другим адъютантом, тоже подпоручиком Йовой, бывшим священником, и писарем Радичем, бывшим адвокатом. Идиллический вечер они решили продолжить в трактире у ручья под липами. Граф шел впереди, не оглядываясь. Его тут же окружили дети и собаки, но он не обращал внимания ни на тех, ни на других. Иной сорванец решался погладить его по спине или даже по шее. Граф позволял ласкать себя и любить, но ничем не отвечал на нежность и внимание. Будь у него хвост, он, вероятно, даже не пошевельнул бы им. А дворняг он не то чтобы презирал, их восторженное поклонение он принимал со снисходительным удивлением. Маленькие лохматые шавки суетились, забегали вперед, тяжело дыша, вытягивали передние лапы и, улегшись на живот, выкатив глаза и высунув язык, дожидались знатного незнакомца, чтобы снова поднять возню под ним и вокруг него в надежде вымолить хоть один взгляд. Но самое большее, что он делал, — останавливался и смотрел на эту кутерьму, на неприкрытое собачье заискивание или, наоборот, преувеличенное подчеркивание собственных достоинств, и не моргнув глазом, не шевельнув ухом, ждал конца излияниям восторгов. А были тут в основном наши сербские дворняги, без амбиций и самолюбия, в которых только дети находили что-то привлекательное. Некоторые из них при первой встрече угрожающе рычали, другие с лаем забегали вперед, а потом спокойно, тихо начинали заигрывать в соответствии с церемониалом общей кинологии. Граф видел все это, но и по отношению к собакам не менял своих правил, не пугался угроз, не проявлял никаких признаков удовольствия или негодования. Остановится на минутку, убедится, что все три его офицера следуют за ним, и идет дальше. А молодые люди не торопились, предвкушая эффект, который они произведут на тех, кто их ждет возле трактира рыжекудрой Росы у ручья. Но на полпути поведение Графа изменилось. Он снова остановился. Однако не из-за детей или собак, которые то сопровождали его, то преграждали ему дорогу. Теперь он стоял не с равнодушием занятого человека, ожидающего, когда пройдут построившиеся в пары школьники. Влажный черный нос и подрезанные уши устремились вперед, мускулы на плечах играли, даже обрубок хвоста взволнованно завертелся. Потом он пошел, как сеттер в камышах, вытянув шею, на мгновение замирал, подняв могучую правую лапу. До этой минуты молодые люди не замечали картины, бывшей прямо перед их глазами. Они были заняты собой и к тому же время от времени поглядывали в сторону площадки с тремя старыми липами у трактира. Между тем непосредственно перед ними, под старым явором, возле дома со множеством окон, в плетеном кресле полулежала девушка в желтой блузке и зеленой шали на плечах. За спиной и под головой у нее белели подушки, а ноги, закутанные в шерстяной плед, опирались на кленовую скамеечку. Возле нее на трехногом низком табурете сидела старая женщина, молоденькая девушка, совсем подросток, смуглая, с ярким румянцем, прислонилась к спинке кресла. Двое юношей семнадцати — восемнадцати лет — один с гитарой, другой с окариной, похожей на полую тыкву, в которой носят воду, — опирались о ствол дерева. Все общество примолкло при виде молодых офицеров, лишь больная смотрела не на них, а ниже, склонив голову и свесив тонкую руку за подлокотник. Так мечтатели опускают руку за борт лодки, чтобы освежиться и насладиться игрой зеленых волн мокрыми бледными пальцами.

— Какой красавец!.. Поди сюда!.. Ах, что за прелесть!

Едва больная прошептала эти слова и взмахнула рукой, как Граф оказался возле нее и положил свою теплую тяжелую голову на ее колени. Не успела старая госпожа помешать им сказать хоть слово, как между ними был заключен нерасторжимый союз. Разумеется, это был достаточный повод, чтобы офицеры остановились и состоялось знакомство. События развивались с необыкновенной быстротой, воистину как на войне. В первую минуту офицеры были горды Графом, его внезапным превращением и симпатиями, которые он так быстро завоевал. Когда белокурая больная, ученица последнего курса белградского педагогического училища, гладила его исхудавшей горячей рукой, Граф закрывал глаза и подавался вперед. Он хорошо ее понимал, дал ей одну лапу, потом другую, ложился и вставал по ее приказу. Николу охватила тайная ревность, но, видя, как оживилась больная и повеселела ее мать, в конце концов примирился. И пока от реки не потянуло вечерней прохладой, они наперебой рассказывали гимназические истории, пели, играли на гитаре и дребезжащей окарине, привлекая остальную молодежь к явору, к больной, к Графу, который от нее не отходил. Все недоуменно переглядывались. Но что делать! Вечер прекрасный, больная так счастлива, что позабыла о кашле, а ее сестра так мило поет под гитару, Никола тихонько аккомпанирует ей, она нет-нет и взглянет на золотую медаль на его груди.