Велько Петрович - Избранное

Когда мы все это рассмотрели, во всем разобрались, увидели и ястреба. Он появлялся то впереди, то позади, а иногда и внизу, под взбудораженной стаей. Теперь можно было наблюдать завязавшуюся между ними борьбу.

По величине ястреб почти не отличался от вороны, но резко выделялся осанкой. В беспокойной массе переполошившихся птиц, в оглушительном шуме трепещущих крыльев он напоминал стальной снаряд, но живой и разумный, который сбился с курса и теперь блуждает, борясь с неизвестностью, неожиданными страшными опасностями, которые в первое мгновение не может даже осмыслить. Он никак не мог смириться с тем, что нужно уклониться от боя, бежать — это противоречило его натуре отважного хищника, привыкшего нападать на добычу или взмывать вверх, чтобы насладиться прозрачной высотой и далью, гордым одиночеством, легкостью сильных крыльев, скользящих среди невидимых течений в наземных сферах, зоркостью ледяных топазовых глаз, разом охватывающих покрытые лесом горы, равнины с селеньями, рощами, реками, разливами воды, где его взгляд быстро и остро схватывал все маленькое, все живое, что там, внизу, ползает, шевелится и прячется.

Было ясно — победят птицы. Они окружили ястреба, когда он еще не совсем осознавал, что его ожидает, и пытался их напугать и разогнать. После нескольких натисков он почувствовал, что не может напасть даже на голубку или жаворонка — это его погубит. Тогда он резко повернулся, сложил крылья и нырнул в самую гущу стаи. Птицы разделились и ринулись наперерез, пытаясь настичь его внизу. Этого-то он и боялся, хотя и ждал. Увидев опасность, неистово рванулся в сторону и, освободившись от преследователей, стрелой взмыл ввысь. Разумеется, понадобилось мгновение, чтобы взлетели и птицы. Тут поднялся веселый щебет и гомон, тысячи хвостиков разом опустились, а ястреб задрожал и пронесся со сложенными крыльями вниз, потом снова вырвался из кольца и взлетел вверх.

И так много раз. В конце концов поняв, по-видимому, что борьба напрасна, забыв о голоде и потеряв желание покружиться вечером над этими местами, он вытянул голову, прижал крылья и понесся в ивняк над рекой ниже каменоломни. Птицы преследовали его только до реки, потом стали отставать. Они кружили все медленнее, с радостным щебетом и, делясь на стаи, разлетались по кустам, веткам, заборам и хлевам, не переставая переговариваться друг с другом о волнующем дне подвига и победы.

Рака Таган философствует:

— Эх, кабы птичий народ всегда был таким разумным, он покончил бы с этими разбойниками. Этот бандит пуще всего боится, что птицы объединятся, окружат его и одолеют. Только так и можно с ним сладить. Но от одного его вида крылья у них словно слипаются, на них нападает страх — и это погибель. Нет, птичий народ глуп, забывчив, да и смекалки нет… Завтра ястреб снова станет таскать их поодиночке, а сороки будут драться с цыплятами, вороны — с зябликами. И все. За год один-два раза вот так соберутся… Да еще удастся ли его одолеть? Ух, и какая ж это красота, когда так его гоняют, и он летит кувырком, словно… извините… падаль последняя…

1938

Перевод И. Лемаш.

Словно под проливным дождем с градом, сгорбившись, согнув колени и обтирая спинами все, что может служить защитой — деревья, заборы, стены, — солдаты промчались через Кржаву в центр Крупаня. Стоял ясный августовский день. От Дрины тянуло свежестью. Моравская резервная дивизия после ускоренного пятидневного марша в пыли, под палящим солнцем, могла наконец отдохнуть и душой и телом. Никто не знал, когда снова в бой, а здесь была Дрина, холодные горные потоки неслись со всех сторон, зелень казалась сочнее и ярче, рощи и леса гуще и тенистее… Австрийцы торопливо отступали, поспешно переправляясь через реку, но пули их пулеметов, прикрывавших отступление, еще стучали по мостовой перед церковью, пели на черепице и дырявили фасады покинутых домов.

Трое солдат перебежали мост и остановились на берегу; пренебрегая опасностями, подстерегающими их в городе, они принялись разглядывать вздувшийся труп лошади в неглубокой быстрой реке. На берегу валялись белые ящики со снарядами, тут же лежали два трупа в синей униформе с раскинутыми, словно в последнем таинственном беге, вытянутыми или скрюченными руками и ногами. С северо-востока из-за угла Питиной кофейни показалось еще двое солдат. На камнях площади неправильной формы, зажав в руке винтовку, лежал убитый серб без шапки, в мундире, крестьянских штанах и опанках. Рядом с ним стояла огромная рыжая собака. Солдаты переглянулись, собака смотрела на них спокойно — никто не поднял на нее оружия. В этот момент метрах в пятидесяти от них из окна одного из крайних домов выскочил солдат в голубом мундире и красной фуражке и бросился к реке, очевидно надеясь перебежать ее и добраться до лесистого холма на противоположном берегу… Солдаты, как по команде, выстрелили. Австриец резко выпрямился, вскинул обе руки, припал к стене и рухнул мешком, беспомощно, словно костюм, упавший с гвоздя. Из зарослей на горе по ту сторону реки появились дымки и послышалась запоздалая стрельба. Позади громко затопали, это были свои. Разделившись, они побежали вдоль обеих сторон площади. У ручья все залегли, чтобы дождаться командира с остальными солдатами. Лежа и понемногу приходя в себя после боя, они то и дело оборачивались — всем хотелось увидеть вновь пришедших, но не только их, а и эту удивительную собаку. Резервисты второй очереди, люди усатые, мудрые и утомленные, которым было не до забав, удивлялись про себя. Собака, похожая на датского дога, все еще стояла возле убитого сербского крестьянина, но теперь она обернулась и смотрела прямо на них, на живых. В наших местах таких собак не водилось, это не какая-нибудь простая дворняга. Почему же она стоит как вкопанная, словно охраняет своего грешного моравца? И почему ее не страшит ужасный грохот пушек, пулеметов, вид незнакомых людей, бегущих с винтовками наперевес? Как могла городская собака заблудиться и оказаться в горах, на чужой земле?