Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Третьи настаивают на том, что орт раньше был человеком, а стал нелюдем. Этих третьих больше всего, и они между собой никак не договорятся.

У каждого яла есть свой орт, утверждают самые настойчивые, иногда он виден, иногда нет, но он именно что орт, душа яла, оставшаяся от первого жителя яла, который первым в эту землю пришел, первым на ней поселился и первым в нее лег, а теперь следит, чтобы место было обжитым и угодным потомкам. С настойчивыми спорили нудные, как правило, упертые старцы и матери. Одни считали, что орты – это чуды, другой народ, живший здесь до мары, но разгневавший богов и спрятавшийся от их мести под землю, из-под которой почти не показывается: боги злопамятны и приметливы. Другие полагали, что орты всегда жили под землей и были ее хозяевами, но земля разочаровалась в подземных детях и отказалась от них в пользу тех, кто живет на поверхности. С тех пор орты тоскуют и просятся обратно к мамке, а она ими пренебрегает. Потому всякий орт ревнует к мары и к любому человеку. И ненавидит его.

Впрочем, большинство мары, не говоря уж о прочих людях, про ортов не слышало и слышать не хотело, ибо знало: никаких ортов нет.

Кул тоже это знал, почти всегда. Но с недавних пор он знал, что Махись есть. А орт он, чуд, странный человек или нелюдь безголосая и безымянная, было не так уж важно.

Махись – его спаситель и его друг. Единственный – ну, до сегодняшнего дня. Сегодня у Кула появились новые друзья. Настоящие. Это обстоятельство, конечно, не убирало из жизни Кула Махися. Он все равно друг. Пока, по крайней мере. Внезапный, туповатый и надоедливый даже больше, чем обычно.

Самое смешное, что никто из споривших, знавших и сомневавшихся не замечал Махися. Скользили по нему взглядом, проходили мимо, почти наступали на него – нечасто, но пару раз бывало, – и не замечали. Как не заметил сам Кул, когда падал в тот ручей, хотя позднее не раз видел Махися распластавшимся по дну родника или пруда и удивлялся: неужто можно не заметить выпученные глаза, болтающуюся по течению бородку и блаженно наглаживающие дно пальцы рук и ног, которые в воде словно расслаиваются так, что неверные отражения колыхаются и плавают поверх настоящих ладоней и пяток?

Письмари увидели Махися сразу. Оба.

Сперва они сами потерялись из виду, но Кула видели и ждали. Эйди усмехнулся, когда Кул, взмокший от усилий и отчаяния, выскочил на холм, часто задышал с облегчением и побежал помедленнее, а потом пошел к ним, стоявшим ниже по склону, видимо, так, чтобы не быть замеченными от Смертной рощи и от яла. Кул шел, стараясь не показывать обиды и не озираться на Махися. Тот с явным неудовольствием беззвучно выплясывал за спиной письмарей, время от времени болтаясь, как на качелях, между столбами рук, упертых кулаками в землю. Так он злился на Кула. Ноги у Махися при этом втягивались в туловище, а лицо делалось серо-бурым и сморщенным, как отваренная свекла.

Пусть себе злится, подумал Кул. Привычку завел. В прошлый раз обиделся на выструганную из ясеня основу лука, чуть раньше – на купоросовый рассол для кожи, который Кул завел в прилесном бочажке. Что оскорбило Махися теперь, Кул выяснять не собирался. Его ждали дела поважнее. Небо щедро, дождались.

Кул настиг письмарей и остановился, тяжело дыша. Он придумывал, что сказать. Если про письмо Чепи, то все тут и кончится. Кул получит ненужный ему и вряд ли нужный даже Чепи, раз она скрылась, листок в обмен на отказ от главного желания жизни, от самой жизни, от свободы. Нельзя о нем напоминать, значит. Но чего он бежал-то тогда?

Кул лихорадочно сочинял умный вопрос, а они ждали. Эйди терпеливо, Ош – поглядывая по сторонам, будто чая непогоды, хотя небо было чистым.

Кул не придумал ничего умного и сказал честное:

– Заберите меня.

– Куда? – спросил Эйди спокойно, будто этого и ждал.

– Куда угодно. Вы же к шестипалым сейчас? Вот туда.

– Ты не шестипалый.

– Ну… Вы тоже.

Эйди кивнул, хотел что-то добавить, но вместо этого спросил:

– Куда хочешь-то?

– В степь, – признался Кул тихо, сам не заметив, что говорит на родном языке, так, что получается «на волю».

Эйди, кажется, понял. Покосился на Ош, которая дернула ртом и снова отвернулась, и уставился на Кула, разглаживая и приминая бороду. Кул добавил, теряя уверенность:

– Я оттуда, мне туда и надо. А уйти не получается.

– А с нами получится?

Кул медленно вытер лицо рукавом, чтобы не заорать. Эйди прокартавил что-то длинное, Ош ответила коротко и решительно, повернулась и пошла к берегу. Запретила, с ужасом понял Кул. Колени ослабли, но плюхаться в траву было не по-мужски и не по-степному. Вот гадина, подумал он бессильно. А еще одета так же. Себе одной степь оставить хочет, что ли? Не гадина, а жадина?