Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Он резко замолчал, передернувшись. Юкий хотел сказать что-нибудь сочувственное, но не успел. Арвуй-кугыза отрезал:

– Готовься. Последнюю луну я Арвуй-кугыза. Спасемся – имя себе придумаю и уйду обычным мужем к соседям. К любым. Я им…

Он нахмурился и принялся поправлять штаны. Юкий вежливо кивнул и попросил:

– Арвуй-кугыза, говори уже, чего боишься.

Кошше боялась, что сипатый отвалится слишком далеко, ремень лопнет, и она не дотянется до ключей. Боялась, что не дотянется до замка на стене. Боялась, что ключ не подойдет. Боялась, что изнутри не удастся вытянуть цепь из проймы. Боялась, что соседние клетки поднимут шум или что кто-то сверху вдруг без особого повода зайдет проверить трюм. Зря боялась.

Всё получилось и удалось куда лучше, чем Кошше предполагала. Ремни удержали охранника, заорать он не успел, остальные тоже обошлись без воплей: и сразу, и когда Кошше, прикрыв наготу, выбралась из клетки, посадила мальчика в угол и пошла к трапу, показывая всем, чтобы помалкивали, пока она не вернется. Они помалкивали, она вернулась и свистящим шепотом пояснила всем, что лайва в окружении вооруженных лодей полным ходом летит по середке широкой незнакомой реки, плюхаться в которую опасно и бесполезно. Поэтому, сказала Кошше, я всех отопру и буду поглядывать, а вы сидите по клеткам, на случай, если кто-то зайдет проверить. Когда лайва подойдет к берегу и замедлится, дам сигнал, тогда рванем толпой, пока нас не взяли под нож и головы не отрезали – для этого, ясное дело, и везут.

– Куда везут-то? – угрюмо спросил одноногий старик из первой клетки, пока она выдергивала цепь из пройм и накидывала так, чтобы та оставалась натянутой и удерживала стенку от падения.

Кошше хотела соврать или отмолчаться, но все же неохотно ответила:

– К лесным колдунам вроде.

Старик охнул и ухватился за жидкие пряди над ушами. Несколько баб заплакали.

– Тихо! – шикнула Кошше. – Не ревите, не сгорим. У них колдовство не работает.

– Ты откуда знаешь? – зло спросила крупная рыжая девка, красоту которой не портил даже могучий разноцветный фингал под глазом.

Вот ведь совпадение, подумала Кошше, присела перед клеткой и сказала:

– Я многое знаю и умею, ты же видела.

Рыжая шлюха из манихейских терм охнула, накрыв рот ладошкой, и торопливо отъехала к дальней стенке клетки.

Она меня сдала, значит, подумала Кошше равнодушно. С другой стороны, кто еще-то.

Кошше тут же забыла про нее, подозвала мальчика и, выбрав позицию на трапе, принялась смотреть и слушать, не обращая внимания на остальных баб, которые свистящим шепотом принялись вразумлять рыжую. Та молча плакала. Пусть ругаются, лучше так, чем бояться молча и любуясь на изрезанный труп. С трапа его почти не было видно, но кровяной дух дотягивался. Или Кошше так казалось. На всякий случай она посадила мальчика на колено, развернув лицом к трапу. Мальчик терпеливо перенес это и снова прижался щекой к ее локтю.

Всё получалось слишком удачно и гладко. Это настораживало. Кошше помнила, чем кончались такие полосы везения – забудешь их, погружаясь всё глубже и глубже в самую сердцевину кошмара, так чудесно ее вроде бы отпустившего.

Теперь она точно видела, что флот идет по Юлу, направляясь к тем самым землям, из которых она бежала вчера, завтра или жизнь назад, поди теперь разбери. Горелая спичка на горизонте явно была страшным утесом, с которого Кошше ухнула в бездну. Если, конечно, берега Юла не были сплошь утыканы похожими утесами и на каждом вспарывал себе горло Хейдар, подумала Кошше и зажмурилась.

Арвуй-кугыза открыл глаза, но Сылвику, кажется, все равно не слушал. Она повторила:

– Арвуй-кугыза, я сравнила, у него совсем другое семя стало.

– Вырос, – отозвался Арвуй-кугыза равнодушно, разглядывая клочковатую границу наползающей черной тучи.

Оказывается, он все-таки слушал.

– Нет, – твердо возразила Сылвика. – Вырос это вырос, там основной набор все равно тот же. А у Кула – как, не знаю, после сильнейшего отравления, от которого еле выжил. Или будто другого человека семя. Так не бывает.

– А так бывает? – спросил Арвуй-кугыза, ткнув себе в лицо и в грудь. – Тебе такое весной рассказали бы – поверила бы?

Сылвика упрямо мотнула головой, но Арвуй-кугыза уже продолжал:

– Не забывай, Кул – кучник, у них, может, такое сплошь и рядом. Ты других кучников изучала? Нет. Семя больное, ущербное?

– Нет, но ты посмотри, вот, и с ним поговори…

– Сылвика, я род не планирую, это к матерям, – напомнил Арвуй-кугыза, раздражаясь с каждым словом – небывало, но очевидно, – пожевал губами, сдерживаясь, и спросил: – Где его искать-то? Увижу – поговорю, если время будет. Последнее время настает, Сылвика, меня не рождения заботят, прости, а смерти и выживания. У тебя постригун есть?