Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Сылвика быстро обернулась к Айви и шепнула ей, но что, Кул не услышал: Сылвика тут же склонилась над его ногами так, что груди ее равномерно качнулись к глазам Кула и обратно, провела ладонью от его бедра к лодыжкам и осторожно сняла перекрученный ремень с пяток.

– Вот так надо, – сказала она, почти невесомо погладила Кулу вторую ногу и выпрямилась, убирая за плечо поток волнисто блестящих волос, почему-то уже расплетенных и распущенных. Груди колыхнулись теперь уже неровно. В Куле тоже всё неровно колыхнулось и смыло весь мир вокруг.

– Тебе надо? – спросил Кул, снова забывая себя и Айви. – Тебе это надо?

Голова скользнула вниз и вбок, как скользит по земельной речке быстроходный груз от Юла к заводу, а сам Кул, кажется, скользнул вверх и вниз, цапая полное и растягивая упругое, и зарычал, вминая, кусая и вторгаясь, и всё выходило и входило само, гладко, тепло и небывало сладко даже сквозь горечь оставшейся на губах и языке ольхи.

Сылвика внимательно смотрела ему в лицо, становилась мягкой там, где давило, скользкой там, где терло, и упругой там, где расползалось. Она говорила что-то очень уместное и нужное, так что Кул чуть не разрыдался и от уместности этих слов, и от неуместности Сылвики. Должна ведь была Айви. Она обещала. «Ты обещала», – хотел сказать он, но Сылвика опять что-то сделала руками, телом или голосом, и остальное стало неважным.

Временами Кул выныривал из размеренно крутящегося омута счастья, не весь, а то парой огненных полос, стягивающих кожу от затылка до поясницы, то тяжело ворочающимися глазами, выхватившими вдруг сквозь узкую щель взгляды мира. Мир смотрел на Кула из-под бровей так и торчавшей под деревом Айви, смотрел внимательно распахнутыми зрачками мерно колышущейся Сылвики, смотрел серебристыми шариками Махися, растекшегося под ближайшим кустом с довольным впервые за сегодняшний день видом, смотрел огромным небом, которое все было своим собственным оком. Кул тонул, скрываясь от этого взгляда, и выныривал снова – и небо упало на него, всосало в себя, вывернуло и всосало снова под чьи-то торжественные крики – возможно, самого Кула.

Ну вот, подумал он со счастливым облегчением, а я боялся, что никогда не случится.

Кул полежал немного на мягкой, спокойно выжидающей Сылвике, помотал головой, засмеявшись, и, уже ничего не соображая, задвигался снова, чувствуя, что почти нечем, но тут же – что есть чем, – и сгинул опять.

Это забытье было легче и уж точно приятнее вчерашнего и утреннего, как приятнее класть пальцы не на рукоять хорошей сабли или хват правильного лука, а на женскую грудь. Хотя откуда мне знать, подумал Кул, поморщился от внезапной онемелой боли в так и не снятом сапоге и едва не ухнул в омут посреди омута, беспощадно стальной посреди мягко телесного. Он даже замер, но Сылвика прижалась и подтолкнула, да и сам он прижал сомнения и подтолкнул мысль в другую сторону: теперь я знаю, пусть немного, и уж точно могу, вот так могу и так. Айви так не может. А надо просто попробовать. Например, сейчас. Единятся же не обязательно вдвоем, можно и втроем, и впятером, птены рассказывали, пока Кул их слушал, хоть и не слишком верил, пусть и слишком злился – так если Айви колебалась из-за того, что Кул неумелый, теперь колебаться не надо. Кул не огорчит и не подведет, он всегда готов, он может, это главное, а тому, что не умеет, научится. Было бы кому учить. Как сейчас.

Сылвика учила, Кул учился, Айви не училась, а просто смотрела, пытаясь не смотреть, а Махись опять исчез.

Лишь когда Кул, подхватив Сылвику под задом и спиной, восстал вместе с нею, почти не закряхтев, и звучно продолжил стоя, Айви заплакала и пошла прочь. Значит, не присоединится, равнодушно понял Кул и утонул окончательно.

Эврай знал про лоди и скипы больше любого мары. Он караулил пролет лайвуев, разглядывал их спереди, сзади и, когда никто не видел, сверху. Он по плеску мог назвать численность лайвуя и его груз. Мог перечислить сверху вниз и от носа к корме двадцать пять отличий скипов шестипалых от их кнуров и пятьдесят отличий грузовых лодей бесштанных от лайв. Умел вязать из силовых стеблей маленький образец любого судна – и этот образец в пять мгновений перепахивал пруд и рассыпался на противоположном берегу. Он всерьез собирался вместе с Амуч влететь на тихую лайву и уцелел лишь по малолетству: был слишком легок для крыла, которое просто уносило Эврая, куда само хотело. Он нашел и вспомнил все песни про речных разбойников. Он знал все строевые порядки всех ходивших по Юлу и оставшихся в памяти мары судов и лайвуев.