Шамиль Идиатуллин - Последнее время

– Вот, – сказала Айви. – В любой момент всё, что хочешь, так получается.

– Что хочу? – все-таки выговорил Кул, из последних сил удерживая себя хотя бы от движений. – Душой и телом?

От последнего слова его собственное тело вспыхнуло и тонко застонало, штаны, кажется, затрещали, из-под нижних век будто потек пар. Что со мной, подумал Кул с испуганным восторгом, отмахиваясь от смутного воспоминания о том, что такое уже было, недавно, вечером – а дальше он ничего не помнил. Айви засмеялась, будто заплакала, прикусила губу и кивнула. Глаза у нее потемнели, стали как цветочный мед, и Кул в этот мед влип неповоротливым шмелем, а выбраться не мог и не хотел. От резкой сладости льняного меда нёбо немеет и как будто толстеет – а теперь растолстело, закостенело и отнялось всё, особенно чресла и голова, будто вся кожа стала замерзшим ногтем, и Кул надувался, упирался в твердую оболочку и то ли взлетал, то ли валился в пропасть, обмирая, ликуя и разбухая каждым пузырьком, из которых, говорят, и состоит человек.

Айви что-то прошептала, Кул вздрогнул и обнаружил, что уже вдавил Айви в ствол лилового дерева, не ольхи, а клена, толстого и вроде гладкого, но было уже все равно, потому что сам Кул вдавился в Айви, не весь, держала одежда, но каждое пятнышко кожи, коснувшееся кожи Айви, полыхало, и ногтевая твердость лопалась, испарялась в этом полыхании и становилась облаком яростного, невыносимо сильного счастья, раздиравшего Кула и заставлявшего раздирать всё вокруг.

Он рванул мешающий ворот, не понимая, свой или Айви, и уже не обращая внимания на ее шептание, на ее запах мяты и воска и на то, что она, мягкая, прохладная и тоненькая, закинув голову, смотрит вверх, будто умеет видеть небо, а может, и правда умеет, надо спросить, потом, потом, а сейчас он дернул пояс, ремешок натянулся, натянулся сильнее, все-таки свой, а не ее, лопнул и свалился, запутав руку и ноги.

Кул заскакал на одной ноге, распутываясь, сбрасывая перекрутившиеся ремни и лоскуты и страшно опасаясь, что Айви уйдет, передумает или опять прошепчет что-нибудь, что помешает немедленно вдавиться в нее сильно и глубоко, воткнуться, утонуть и жить в ней, сколько получится, чтобы счастье было долгим и общим.

Айви, не шевелясь, так и смотрела то ли в небо, то ли в лиловую крону клена, прикрывая ладонями голый живот: рубаха, которая вообще-то не поддается разрыву, не просто разошлась: из нее была выдрана широкая полоса от ворота до подола. Надорванные штаны сползли: пояс и завязки полопались. Грудь оставалась почти прикрытой, живот оказался тонким, золотистым и мелко дрожал, как и пальцы. Смотреть на это было немного стыдно и очень приятно.

Кул мельком оглядел себя. Это было не так приятно, зато не стыдно: да, он был почти гол, но строен, мускулист, раздут и напряжен, где надо, безволос и чист везде. Кул провел руками по голове и телу, чтобы убедиться в этом. Кровь закипела, а грудь, бок и бедро будто обожгло. Кольцом. И пальцу оно теперь слегка мешало. Кул остро понял, что помеха исчезнет, если сжать кулак и ударить, зарычал, с трудом сорвал кольцо и сунул в сапог, чтобы не потерялось.

И немножко потерялся сам. Торчал голый и готовый единиться перед красивой птахой, готовой единиться, и не знал, с чего начать. Айви помогать или подсказывать не собиралась, стояла лицом в небо. И переступила с ноги на ногу – показав, что куцее движение прокатывается по не полностью одетому телу волной красоты, которую необходимо схватить и удержать.

Кул, рокоча, шагнул к Айви. Она съёжилась, по телу скользнула новая волна, и Кул едва не свалился от удара крови в макушку, глаза, чресла, и от подворота ноги. Один из ремней, оказывается, двойной петлей обвился вокруг лодыжек и не желал спадать.

Кул, злобно шипя, дернул его раз, другой и все-таки хлопнулся голым задом на прохладную траву.

– Давай помогу, – мягко сказала Сылвика и села в ногах Кула.

Кул не услышал, как и откуда она подошла. Он попытался вскочить, зацепился глазами за Сылвику и плюхнулся уже на спину.

Сылвика была голой и роскошной. Крупная грудь мягко колыхалась, плечи, шея и ноги выглядели спело налитыми, живот – упругим и подтянутым, кожа светилась гладостью и цветом выбитого из колоса зерна́, и пахла Сылвика теплым молоком и холодной водой, не горькой – сладкой. Всё нестерпимо хотелось потрогать, лизнуть, укусить, смять, развести, вжаться.

Рядом с Айви это желание было позорным. Кул покосился на нее. Айви наконец опустила голову и смотрела на устроившуюся в изножье пару с туповатым, кажется, облегчением.