Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

Джон пристально вгляделся в него.

– Ты очень бледный, отец. Ты простудился?

– Этот грипп, – пробормотал Нед. – Кажется, я чем-то болен, тут всюду этот грипп, говорят, в Уолбруке уже трое умерли в больнице. Это все немцы, они подстроили, чтобы нас уничтожить. А я должен работать, работать…

– Отец… – Джон оперся о полку, вытер лоб и выпил еще воды. Этот человек перед ним вовсе не походил на его отца. – По-моему, тебе нужно отдохнуть. Разве я…

– Нет! – Отец похлопал по краю золоченой рамы. – Лидди тревожится из-за денег. Тревожится, тревожится, тревожится. И зачем? Для кого это все теперь? – Подобно хитрому ребенку, припасшему свой секрет, он похлопал по раме, потом повернул мольберт с картиной. Джон взглянул и ахнул. – Гляди. Я выкупил ее, как видишь. Выкупил вас, детей, чтобы вы были рядом.

Тогда Джон понял, почему у отца такой странный вид, почти ощутимое отчаяние.

– Ты выкупил «Сад утрат и надежд»?

– Я хотел, чтобы вы были рядом! Я ведь сказал! Проклятье, неужели ты не слушаешь меня?

Джон сглотнул, чтобы у него не перехватило горло. Он должен разговорить отца.

– Должно быть, это угнетает тебя, отец.

– Нет! Нет! – Он даже топнул ногой. – Нет, черт побери. Она должна была вернуться сюда. Чтобы мы вспоминали. – Его взгляд снова остекленел. – Я должен работать. Я должен писать. Новые картины. – Он махнул рукой на ослепительно-белый холст. – Теперь ступай, убирайся отсюда, Джон, оставь меня в покое. Если ты призрак, то ты чертовски убедительный призрак.

– Отец… – Джон почувствовал, как в нем снова нарастал страх. – Пожалуйста, позволь мне увидеть ее. Только разок. На пять минут. Ты должен мне позволить.

Отец странно посмотрел на него:

– Кого увидеть?

– Маму. – У Джона пересохло во рту. – На пять минут. Это все, о чем я прошу.

– Нет, это невозможно. Неужели ты не понимаешь? Она уверена, что ты погиб восемь месяцев назад. Она чуть не умерла от горя. Она жила в аду, Джон. Она только сейчас начала восстанавливать свой мир. Она так гордится тобой! Так гордится. До сих пор она могла говорить всему миру, что ты погиб геройской смертью. И вот теперь ты приползешь к ней на брюхе и сообщишь, что ты проклятый дезертир, чтобы броситься ей на шею, а через час уползти прочь. Неужели ты не понимаешь? – Он ткнул пальцем в Джона: – Это убьет ее. – Он огляделся по сторонам. – Иди сюда! Возьми вот это.

Он достал из записной книжки сложенную бумажку и протянул сыну. Джон взял ее. Их дрожащие пальцы соприкоснулись. Нед отшатнулся.

– Ты боишься меня, да?

– Нет, отец, конечно, нет.

– Вот еще это… – Он вытащил из жилетки свои карманные часы. – Возьми, это золото, ты выгодно их продашь. Пять фунтов и карманные часы от твоего отца. Я любил тебя, сын мой, но это в прошлом, как ты понимаешь. Ты ведь понимаешь?..

Белое лицо отца, стеклянные глаза, ужасная гримаса… Джон повернулся, выглянул из студии в надежде увидеть мать – вдруг она покажется в окне дома или пойдет по дорожке сада. Но матери нигде не было видно.

– Где мама? – спросил он, стараясь не разрыдаться.

– Я… ну, я не знаю, где она. Ее тут нет.

Джон не верил ему. Она была в доме, он был уверен в этом, всего в считаных метрах от него. Это было невыносимо, но что он мог сделать? Ослушаться отца и вбежать в дом? Рискнуть всем, подвергнуть их риску? Она могла говорить всему миру, что ты погиб геройской смертью. Ты не должен говорить ей, что ты дезертир. Это убьет ее. Ты был для нее всем, мой мальчик .

Он взял деньги, часы и аккуратно убрал их во внутренний карман кителя.

– Где ты взял документы, с которыми добирался сюда? – быстро спросил отец.

– Я украл их у мертвого, – честно признался Джон, ему уже было все равно. – Я увидел его, когда убежал… у него оторвало голову… я не понял, осколком или гранатой. Я взял его бумаги и подложил ему свои. – Джон взял со стола хлеб и откусил от него. Хлеб был свежий, пышный, восхитительный. – Я Фрэнк Торбойс. Не беспокойся, отец. Нет ничего, что могло бы связать тебя со мной.

Он должен был уйти, он понимал это. Он не мог больше оставаться. Он спрячется где-нибудь до темноты и вернется в Лондон. Он взял оставшийся хлеб и ломти окорока и сыра и тоже сунул их в карман.

– Я больше не вернусь. Не беспокойся. Она никогда не узнает.

Уходя, он повернулся в дверях:

– Все было зря, верно? Все твои старания.

И он пошел прочь от дома по дороге, держась в тени тисов. Он и себя чувствовал теперь тенью. У дороги он остановился, обессилев, его пустой желудок бурлил от кислоты, атаковавшей хлеб. Теперь ему нужно было идти влево, в сторону города? Нет, вправо. Туда, на пустошь. Он дойдет до Бристоля, а там поищет возможность перебраться во Францию.