Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

Он похудел еще сильнее, болезнь, конечно, ослабила его. В это время он находился где-то западнее Рединга и шел по дороге на Бат, теперь гораздо медленнее, хотя и знал, что должен добраться до дома и в последний раз повидаться с Лидди.

Джон прекрасно знал, что в стране ловили дезертиров и сколько их было расстреляно. Второму батальону приказали под Камбре расстрелять пятерых, чтобы повысить боевой дух, и приказ был выполнен. Если его поймают, ему тоже грозил расстрел. Он понимал, что возврата к прежней жизни уже не было – что он никогда не сможет вернуться домой, иначе его отца с матерью обвинят в укрытии дезертира, не говоря уж о позоре, который он навлечет на них. Поэтому он просто хотел в последний раз повидаться с мамой.

Коснуться ее волос, вдохнуть ее запах ландышей. Пройтись по летнему саду, переночевать – а вдруг? – один раз в доме, в его спальне с гладкими полами и со стрельчатым окном. Услышать соловьиные трели в деревьях, ведь был июнь, в последний раз насладиться совершенством Соловьиного Дома и той любовью, которую все они дарили друг другу. И после этого уйти навсегда, унося с собой единственное светлое воспоминание последних лет. Потом где-нибудь в другом месте построить себе новое будущее. Он стал понимать, что очень хотел жить.

Так что он продолжал идти, когда пошел на поправку, хотя у него прохудились ботинки и донимали блохи, в боку болела рана, а кишки были разорваны на куски горчичным газом, хотя каждый шаг давался ему все труднее.

Он так часто представлял себе дорогу, ведущую к дому, что он не верил своим глазам, когда наконец оказался на ней. Он был почти дома, слышал пение птиц – сначала карканье ворон в тисах за домом, возле кладбища. Оттолкнув протертую металлическую решетку, укрепленную на стене, Джон тихонько прошел на кладбище. Он не мог вспомнить, куда надо идти. Обычно его вела к той могиле мамина рука. «Сюда, малыш, она там».

Он увидел свежие могилы, их было около пятнадцати, все местные жители, среди них лорд Альфред Кут. Хороший был парень, в тот последний приезд отвез его на пароход; ужасное время, он приехал домой в отпуск и не сказал ни слова по дороге, когда Джон рядом с ним отчаянно рыдал и дрожал всем телом. Он был хороший парень, майор Кут, черт побери. «Камбре, 1918». Так что он погиб всего лишь через несколько недель после того, как Джон дезертировал… Джон дотронулся до могильной плиты, и его снова пронзило, словно приступ тошноты, отвращение к себе за свою трусость. Я здесь, а его уже нет в живых. Дорогой друг. Отпрыск знатного рода .

Джон вспомнил то жаркое летнее утро, когда они все вместе отправились в Уолбрук… Парни из Годстоу! И большинство из них уже… Еще одно имя – ох, проклятье! Рыдание вырвалось из уст Джона, когда он увидел имя Джека Барнаби.

Они с Джеком дурачились в амбаре на холме под фырканье и хрюканье свиней, боролись и кувыркались в сене жарким летним днем, когда деревня праздновала День Империи. Тогда он впервые ощутил, как его охватило странное и непонятное возбуждение. Зато Джек знал, что делать, и показал ему. Дорогой Джек, его ласковые руки схватили его и положили на колючее сено, он что-то делал с ним, пока Джон не взорвался от радости. Да и потом он не сразу осознал, что их занятие было не просто противозаконным, но и осуждалось почти каждым человеком в стране. Оно не было слегка противозаконной шалостью, как езда на авто со скоростью 21 миля в час. Это был неподобающий акт… и все же память о дорогом Джеке, его светлом локоне, падавшем на глаза… О времена!

Могила сестры находилась к северу от церкви. По дороге он нарвал цветов и теперь положил их на камень. Могила заросла травой. Джон раздвинул ее, убрал плющ, приползший к могиле из живой изгороди.

Джон застыл, моргая, вдыхая запах свежескошенной травы. Трудно прийти в себя, когда ты увидел твою собственную надгробную плиту с высеченными на ней предполагаемыми датами твоей жизни. Он встал на колени и поцеловал мягкую землю, подернутую мхом, под которой лежали останки Элайзы. Сестра была у него перед глазами; танцуя, она убегала от него в сад, и сейчас ее образ стал еще ярче. Она не там, не в земле, сказал он себе. Она тут, со мной.