Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Для меня тоже был геморроем этот солдат, переведенный в другую роту. Уж очень он был борзым, и я даже его опасался и старался с ним не конфликтовать. Поддержка у него была в несколько человек вместе с сержантом. Я, как ни пытался набрать в свою обойму уважаемых в роте солдат, этого сделать не мог по одной причине: все были в основном одиночками, а многие — крысами. Я делился со многими солдатами разными сладостями, но неприятно было, когда те, кого я угощал, втихаря жрали, чтобы я не увидел.

Я смирился со своим положением и просто добросовестно дослуживал, не забивая на приказы командиров. Я чувствовал поддержку старшины роты и нашего командира. Один старослужащий даже меня назвал стукачом, что я все докладываю командиру о разных косяках роты. Думали так многие, и со стороны очень было видно, что командир со старшиной мне симпатизируют. Стукач, конечно, был, но кто для меня осталось загадкой. Самое интересное, что я в командирской комнате больше всех проводил время, и на меня не без оснований мог кто угодно подумать.

Я был первым заинтересован найти стукача, чтобы не думали на меня, и подозрение падало на многих, но на сто процентов было невозможно понять, кто стучит. Старшина роты, можно сказать, второй человек, отвечающий за имущество роты, хоть и без звездочек, меня любил и уважал. Я ему всегда помогал наводить порядок с разными пропажами полотенец, разорванных простыней, которые резали на подворотнички, и т. д. Воровство в роте присутствовало, но с хорошей работой по выявлению воров воровство свели к минимуму. Старшина роты дружил с командиром, и он часто меня хвалил перед командиром. Я никак не мог подвести старшину из-за его ко мне уважения.

Как-то в один неприятный день для меня, я потерял солдата Мухлякова, который мыл полы вообще в другой роте. Меня за него натянули командиры, что солдат нашей роты моет полы в чужой роте. Я на него был очень зол и мог его убить, но еле сдержался. Я его начал качать в упоре лежа. Под счет я ему говорил, чтобы он не был чмошником и не мыл полы, если не его очередь, чтобы он не бегал старослужащим в столовой по второму разу за едой. Чтобы он слушался только сержантов и прикрывался всегда мной, что я запретил. Он в упоре лежа меня просил пойти ему в санчасть, что ему плохо. Мне его было сильно жалко. И конвертов не может найти, и грязный постоянно с тряпкой, но стремления к службе у него не было никакого. Когда он после моих наказаний встал и сказал: «Товарищ сержант, разрешите мне пойти в санчасть», — то я сказал, мол, после обеда пойдешь.

После обеда я больше солдата Мухлякова не увидел. Я был в наряде дежурным по роте, и ротой командовал сержант Коробков. По словам очевидцев, сержант Коробков приказал ему метнуться в столовой за порцией второй раз, и солдат Мухляков не пошел после моих профилактических бесед. Сержант Коробков отвел его после обеда в укромное место, то есть на КПП, и якобы его там избил. По словам сержанта Коробкова, он его ударил два раза.

Когда я узнал, что Мухлякова из санчасти повезли в городскую больницу с отбитой селезенкой или еще с чем-то, уже не вспомнить, то я, конечно, сразу испугался. Я его никогда не трогал, не считая, может быть, нескольких оплеух. Я за него на порядок больше оплеух получал от командиров, чем я ему давал. Он в наказание у меня только отжимался всегда. Меня всего трясло. Уж кто, а я за него постоянно заступался, но к солдату Мухлякову я в голову влезть не мог, и от него можно было ожидать чего угодно.

После увольнения старослужащего призыва в нашей части взялись за дисциплину, да и не только в нашей, а во всей бригаде. Из другого батальона пришла новость, где я вел год назад курс молодого бойца. Посадили моего ненавистника Полиграфа Полиграфовича Шарикова, как я его называл, с которым я постоянно цеплялся. Этот уродец доигрался, так как он долбил всех безжалостно. Это с какой же силой надо было ударить солдата каской по голове, чтобы солдата сделать инвалидом! Я, конечно, этому ублюдку позлорадствовал в душе, но жалко было потерпевшего солдата.

Командир роты со старшиной поехали навестить солдата Мухлякова, а меня всего трясло. Он же был в моем взводе, а я за него больше всех отвечал. Долбили его все, от своего призыва до старослужащих, но, наверное, в тот момент боялся каждый, кто имел контакт с солдатом Мухляковым. По приезду старшины из госпиталя с командиром роты я зашел к старшине в каптерку. Старшина был грустным, и я даже не знал, как спросить. Избили его хорошо, видимо, останется инвалидом с комиссацией. Старшина мне сказал, что испугался за меня и был уверен, что я его побил. Основания были так думать, так как за Мухлякова провинности я постоянно получал втык, и воспитывал я его, возмущаясь, за что мне было такое наказание. Приехав с командиром в больницу, старшина сразу у Мухлякова спросил, мол, это же не сержант Гоголев тебя избил. Оказалось, в самом деле, что солдат Мухляков в больнице отзывался обо мне в хороших тонах, и меня это порадовало.