Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

У меня в штанах образовывались в карманах дырки. Когда кусали мое переднее место, мне приходилось засовывать руку в карман и незаметно почесывать. Бывало, стоишь на утреннем разводе по команде смирно, а сержантский состав стоит в первой шеренге, и эта живность начинает кусать возле паха. Незаметно просовываешь в карман руку, и медленно начинаешь чесать, чтобы никто не заметил шевелений у меня в штанах.

Когда я у солдата Мухлякова увидел постельное белье, то я просто ужаснулся. Мало того, что он был весь покусан, так еще у него был целый рой вшей. Я его заставлял постоянно утюжиться. Когда я над ним терял контроль, то он уже где-нибудь мыл полы, где кто-то его заставил. Он был в моем взводе и моим подчиненным, но любой солдат, даже его призыва, мог заставить его что-нибудь убирать. Мне из-за него постоянно доставалось от командиров — почему у тебя Мухляков моет полы вместо другого солдата, почему у тебя Мухляков находится не там, где нужно… Кто-то зачем-то его постоянно куда-то посылал. Мои сослуживцы надо мной смеялись, что Мухляков, например, вместо своего свободного времени кому-то драит туалет.

Я старался никого не бить и воспитывать физикой. Отожмутся у меня раз по сто и вроде начинают понимать. Мухлякову я объяснял, что он сам себя так ставит и что его призыв над ним просто издевается. Я как мог за него постоянно заступался и воспитывал его; и в то же время думал, за что мне это наказание, этот солдат Мухляков. Не успел он только приехать в часть, как сбежал из части, где на второй день его поймали. Служить было ясно, что он не хотел очень сильно, и ему было не сложнее, чем другим молодым ребятам. И парень он был не слабый, умудрявшись у меня отжиматься по двести раз. Я, даже пройдя учебку, больше ста — ста пятидесяти раз не осиливал, но внутри у парня была моральная проблема.

В столовой его из старослужащих напрягали по несколько раз бегать за порциями. Бывало, все уже поедят, а он только приступал к приему пищи. Мои сослуживцы говорили, что все поели и чтобы я поднимал роту, а я видел солдата Мухлякова, который давился едой, чтобы быстро все запихнуть. Я не поднимал роту, пока не поест последний, а последним был всегда практически Мухляков, которого торопили, угрожая: «Быстрее жри».

Я не мог за одним за ним постоянно следить, и когда терял контроль над ним, то его постоянно унижали. Я за него стал серьезно заступаться. Когда я спросил, как он жил на гражданке и когда он написал свое последнее письмо домой, то услышал ответ, что месяц назад. У него даже не было конвертов. С конвертами была большая проблема, и у меня у самого было три конверта. Два я отдал ему. Мне особо уже и писать никому сильно не хотелось. Я уже думал о доме и писал от силы раз в месяц, но парень отслужил полгода и не мог написать письмо. Я попытался его взять под свою опеку. Если я видел по отношению к нему неуставные взаимоотношения, то я сам долбил тех, кто с ним это делал. Ему от этого было не легче, и палка была о двух концах. Его за мои заступания потом чмырил свой призыв, с кем ему надо было дружить. Я уволюсь, а его задолбят, поэтому он готов был чего угодно делать, лишь бы его не трогал никто и не бил.

У нас в части появился особист. Я такого слова тогда и не знал, но нам командирский состав сразу провел инструктаж, что этот человек будет пытаться навязывать дружбу молодым солдатам, расспрашивать обо всем. Не обижает ли кто, как служится. Всех проинструктировали, чтобы говорили хорошо и замечательно, как инструктируют по приезду генералов с проверкой.

Все этого человека стали бояться, кроме молодых солдат. Я его тоже побаивался, так как моя сержантская доля была не из легких. Кому по шее дашь за беспорядок, кого отжиматься заставишь.

Прапорщик Вахмутов, мой нелюбимый, еще и провоцировал разные ситуации. Видит, что хорошего порядка нет, и бежит к командиру роты, как шакал, давая разные советы командиру, чтобы сержантский состав загнать для уборки помещения. Меня он всегда бесил, и я часто ему на эмоциях выговаривал, что я даже не обязан за весь взвод отвечать, а мне приписывали всю роту. Что я по должности командир отделения. Он мне кричал, что меня разжалует. Я ему: «Разжалывай, и мне легче будет служить, ездить по разным нарядам, чем дежурным по роте через день ходить и отвечать за каждый патрон и материальными военными вещами».

Бегал он к командиру жаловаться, но толку от его жалоб не было. Командир роты, было видно, меня уважал, но сильного вида не показывал. У командира роты хоть и были свои недостатки, как и в каждом человеке, но это был здравомыслящий человек, и вся рота его побаивалась, в том числе и я.