Николя Матье - И дети их после них

– А если ты опять возьмешься за старое, я убью тебя своими руками, – сказал отец.

Эти слова, искренние, тяжелые как свинец, ничего не стоили. Он слишком часто говорил их. К примеру, после той истории с мотоциклом, когда к ним нагрянула полиция. Вообще-то легавые повели себя тогда очень корректно. Отец Хасина сидел на стуле с видом упрямого достоинства, который всегда принимал, когда имел дело с властями, например с социальной помощью. В какой-то момент полицейский спросил у него документы, и он достал толстенную красную папку на резинках. Виды на жительство, натурализация, трудовое соглашение – здесь были все доказательства, терпеливо собиравшиеся в течение тридцати лет. Хорошо, хорошо, сказал тогда полицейский. Потом, прежде чем забрать Хасина, они захотели осмотреть подвалы. В любом случае, у них против него ничего не было, кроме двух-трех брикетов шмали и ножа, спрятанного между пружинами матраса. Они продержали его в комиссариате пять часов. Это и долго, и недолго. Хасин ничего не сказал, ни слова. Его освободили. На следующий день отец объявил, что они уезжают в Тетуан.

Прикольно. Люди того же поколения, что и его предок, уезжали из Марокко, потому что им там нечего было делать, потому что не могли решить там ни одну из своих проблем. А теперь это стала просто какая-то земля обетованная, идеальная родина, место, где они смывали с себя зло после всех французских мерзостей и обломов. Что за дурь…

С этого момента у Хасина не было времени ни на что. Они с предком отправились по магазинам. Набили машину огромными трехцветными сумками. А дальше – два дня в дороге. Где-то на полпути, в нескольких километрах от Перпиньяна, они остановились на придорожной площадке для отдыха, чтобы поспать. Три или четыре часа дурного сна, в нижнем белье, при открытых дверях, на расстеленных на сиденьях банных полотенцах. Хасин до сих пор помнит эти бесконечные потоки фур, мотающихся между Францией и Испанией. Их глухой рев и свет фар, прочесывающих темноту. Падающих от усталости туристов, которые пили кофе, дрожа от холода под кондиционером. Их детей со слипающимися глазами, подростков, читающих журналы про баскетбол: «Dream Team» взяла все призы на Олимпийских играх в Барселоне, а Майкл Джордан – вообще полубог.

На рассвете он обнаружил отца стоящим на холме в шортах и сандалиях, тот наблюдал за еще относительно спокойным движением.

– Надо ехать, – сказал старик своим бесцветным хрипловатым голосом.

Он осунулся, под впалой грудью яйцевидной выпуклостью выступал живот. Черные волосы на плечах, на спине стали белыми. Он был похож на психа, сбежавшего из дурки, или на пенсионера, так и не нашедшего себя на пенсии. Хасин пару мгновений разглядывал это воплощенное бессилие. И сказал «нет».

– Тебя не спрашивают.

– Я не поеду. Мне там нефиг делать.

Старик повернулся к сыну. Выражение его лица прекратило все дебаты. Никакого бессилия не было и в помине.

– Такой стыд я пережил в последний раз. Ты будешь делать то, что я сказал.

Тысячу километров до Гибралтара они проехали, не обменявшись друг с другом и парой слов. А потом, когда на пароме прибыли в Сеуту, им пришлось вести долгие переговоры с марокканскими таможенниками. Хасин оставался в машине, пережевывая свою обиду. На улице было градусов пятьдесят. Кругом тысячи машин, люди, прибывавшие наплывами, толпились, орали, протягивая вперед руку с паспортом. Какое-то великое переселение народов, нищета, бесконечная болтовня, короче, жесть.

Остальное было делом привычки. В частности, надо было привыкнуть к постоянному человеческому присутствию: все эти дядья, кузены все время торчали рядом, даже ночью. А еще жара. Неделями он спал в трусах прямо на плиточном полу, чтобы было хоть чуточку прохладнее, а вокруг – сплошной храп, сопение и этот крепкий мужской дух, когда пахнет одновременно ногами, членом, по́том и жратвой. Квартирка была крошечная. Всё, буквально всё приходилось делить с окружающими – даже воздух, даже каждый квадратный метр жилплощади.

А еще надо было терпеть постоянные попреки матери, которая без конца доставала его, потому что он, видите ли, лентяй, его вечно где-то носит, а еще он врун и вообще себе на уме. Ее беспокоило, что о нем скажут соседи, она боялась за свою репутацию. Да насрать на них, говорил Хасин. Ты меня с ума сведешь, говорила мать. Она хотела побить его, но он был слишком большой. Несколько раз он прятался на лестнице и плакал.

К счастью, там еще было море, бесстрастная мощь синевы, пляж и томный шорох листвы, обжигающий лицо горячий воздух. К счастью, там еще была Гизлан, его кузина.