Аркадий Львов - Большое солнце Одессы

— Евреи, как вам не стыдно! Евреи, я оторву шаме-са Илию от гроба, и он вам скажет, как это называется. Вы знаете, как это называется!

Но все были заняты, и ни у кого не было времени послушать, как это называется, и тогда распорядитель закричал сиплым своим голосом:

— Евреи, вспомните, мы же хороним раввина, а не сапожника!

Автобусы, до отказа забитые людьми, тяжело поднимались в гору, минуя гроб с телом раввина Иосифа Диаманта. Шамес Илия прикрыл веками свои белые, как известковая пена, глаза. Люди в автобусах, все до одного, смотрели влево, потому что справа от них, над дорогой, параллельно дороге, вперед ногами, покачивался в своем деревянном некрашеном ящике ребе Иосиф.

— Позор, — шептал про себя распорядитель, — он не заслужил этого.

А Илия Райак, прослушивая натужное гудение моторов, говорил себе в тысячный раз, что люди — это животные, которым что богу свечка, что черту кочерга — нет никакой разницы. И, как в чадном дыму, проплывали перед закрытыми глазами шамеса тридцать шестой год, когда его, агента, взяли в первый раз, сорок восьмой год, когда его, космополита, взяли во второй раз, и декабрь пятьдесят второго года, когда его, опять агента, взяли в третий раз. Теперь Илия Райак работал переплетчиком на фабрике "Картонажник” и уже никого не боялся и ничему не удивлялся. И день он проводил в ожидании вечера, когда вздрогнет испуганный язычок свечи и на коричневом, как сношенные человеческие зубы, пергаменте проступят витиеватые буквы, которым тридцать пять веков, и душные мудрые слова иврита, которым еще больше.

На развилке, в одном квартале от ворот кладбища, головной автобус остановился. Высадив пассажиров, он отъехал в сторону. Потом на его месте встали второй, третий, четвертый, одним словом, все двадцать автобусов, и высадили своих пассажиров. Люди уходили с дороги на пустырь, чтобы не оказаться впереди покойника. Здесь, на пустыре, разбившись кучками, они ожидали ребе, и, когда он, покачиваясь на чужих плечах, поровнялся с ними, они двинулись в обход, сзади, и опять, как на Костецкой, за ребе тянулась толпа длиной в полкилометра.

Яма для Иосифа Диаманта была приготовлена в самом почетном, первом ряду, почти впритык к кладбищенской конторе. Об этом распорядился лично Яков Иванович Бувайлюк, подполковник в отставке, управдел третьего еврейского кладбища. Яма была короткая, узкая и невозможно было постичь, как разместятся тысячи людей вокруг этой ямы. Едва гроб миновал кромку ворот, задние ряды устремились вперед и на добрую сотню шагов обогнали нерасторопные первые ряды.

Когда гроб опустили подле ямы, Розалия Куц и старик с солдатским орденом, протискиваясь сбоку в толпу, срамили ее и упорно требовали совести.

Они пробились к гробу, когда произносил свое последнее слово представитель московской общины ребе Ихиль Файдыш. Он говорил о благочестии Иосифа Диаманта, о его самоотверженном служении людям, о его мудром сердце и сладостных, как стихи Иегуды Галеви, словах богу и людям.

— Ибо, — возвысил внезапно голос гость из Москвы, — он был подобен мудрецам,

— Ибо, — воскликнул Ихиль Файдыш, — он и в старые годы подобен был мальчику, который

— Но воля господа не подвластна суду человеческому, и чередование дел господних люди называют временем. И пришло время…

Голос Ихиля Файдыша дрогнул и в бесконечной тишине кладбища вдруг послышалось высокое и хрупкое, как всхлип ребенка, "ойй…”, и рыдания живых встряхнули землю мертвых, и качнулись гранитные дубы с обрезанными ветвями, и звякнули цепи на оградах, и отворились железные дверцы.

На крученых пеньковых канатах, толстых, как корабельные концы, четыре могильщика спустили гроб с телом Иосифа Диаманта на дно ямы. Потом, после первых одиноких комьев земли, брошенных руками людей, в яму полетели тяжелые пласты глины, срезанные лопатами.

Оранжевое солнце, за дальней стеной кладбища, опершись на землю, незаметно взрезало ее, погружаясь в грунт.

Было шесть часов вечера — рабочий день на кладбище закончился. Кладбищенский сторож со своей собакой ходили между памятниками — так они ходили каждый вечер, прежде чем запереть ворота.