Кевин Барри - Ночной паром в Танжер

Стайка марокканских детишек под прожекторами пинает мяч на пустыре у контейнерных домов. Из-за свечения портовых огней нависают уродливые фасады многоквартирников. Этот город – сестра-дурнушка. Дилли часто бывает здесь проездом и узнала одно: чем страшнее город, тем добрее люди.

Над водой появляется вертолет наркоконтроля, парит над площадкой на крыше терминала и зависает на миг, а потом мягко падает, замирает. Зрелище очень успокаивает – она так и чувствует, как в ритм лопастям замедляется пульс.

Дилли смотрит на горизонт. Ей еще не сказали, в каком отеле селиться, когда она доберется до Танжера. Она ждет указаний от Фредерико.

Бросает сигу и пытается вернуться, но к автоматической двери приходится подойти три раза, пока та не признаёт в ней человека.

Она держится стен, оглядывая конкорс, билетные окошки. Едет наверх на эскалаторе. Уголком глаза поглядывает на них. Их узнаваемый гатч. Их выражение. Они снова смотрят прямо сквозь нее, и теперь она осознает, что они и не могут ее увидеть.

Они ищут какого-то призрака по имени Дилли.

Вот что еще она узнала: надо следить за собой каждую минуту. Если не будешь, проскользнет что-нибудь плохое или злое. А главное – следить за словами. Следить за гламурным предложением, которое является как из ниоткуда, – у него наверняка на тебя планы. Следить за элегантно натянутыми оборотами, унизанными драгоценностями слов. Следить за зрелой речью: если речь зрелая, значит, слова того и гляди испортятся.

А иногда она чувствовала, как превращается в кого-то еще – во что-то еще – и вырывалась из своего убогонького сна в испанской ночи (когда в Бланесе, когда в Каланде, когда в Кабо-де-Гата), слыша, как мать зовет одну из их собак на затерянной улице Беары, давным-давно. Кличка растворяется раньше, чем Дилли успевает ее разобрать, – кто в этот раз, Коротышка?

Она не умела контролировать образы, что приходили к ней в такие бессонные ночи. Бессонница в ее роду вот уже тысячу двести лет. Дилли никогда туда не вернется, но для нее дом навсегда будет там, где в равнонощное время, в середине сезона, падает косой свет.

Мы и правда были охренительно далеко от солнца.

Она смотрит на них сверху; двое на скамейке – один со здоровым глазом, другой со здоровой ногой. Она не может к ним подойти. Даже если бы она могла с ними заговорить, то о чем?

Что я больше ни в чем тебя не виню.

В детстве к ним часто приходили в неурочное время. Мужчины в шляпах и смеющиеся женщины, иногда были крики, а иногда – пение. Дерганые переезды и ночные побеги – нам снова пора рвать когти, Дилли, соберешь все самое нужное в рюкзак с динозавриком?

Она видит свою мать в постели в отеле – в старом «Джюрис» на Вестерн-роуд – и Синтия притворяется, ради ребенка, что спит, но Дилли снова ворочается, и она снова в этой жаркой противной луже, и чувствует тепло матери, и та так и пышет, как кирпичная печка, и Морис сидит у окна, и уже очень поздно, лето и очень влажная ночь, и он смотрит на парковку, забивает косячок и очень медленно, под нос, говорит

бля бля бля бля бля бля бля бля бля бля бля

и тогда она поняла, что они явно не похожи на другие семьи.

И Чарли Ред водил ее на ужин в рестораны, и вокруг ходили кругами люди, все ближе и ближе, как ослепленные или завороженные, подскакивали из ниоткуда и трясли ему руку – Чарли Редмонд! – и он всегда водил ее на ужин или на чай с пирожными – походы с Чарли всегда казались побегом и облегчением – и давал пробовать свое вино, и снова пересказывал все свои бородатые анекдоты, и пародировал голоса, и покупал всякие дорогущие глупости, и шептал ей, говорил: Дилли?

Ты ж у нас долбаная аристократка.

И я так тебя любила.

В порту Альхесираса ночь. Снова готовится выйти паром в Танжер. Толпа движется к воротам урывками и комками. Двое на скамейке внимательно изучают толпу. Над ними стоит девушка. Она облокотилась на балюстраду и смотрит на них. Ей нужно принять решение. Но она заложница прошлого, а прошлое, сука, не отпустит. Дилли помнит всё. Она помнит даже то утро, когда скоро должен был смениться век, и Морис возил ее на машине к берегу за спящим городом Берхэвеном, и звуки – гулкие «шт» и «щелк» – когда он запер все двери, и даже в четыре года Дилли знала, из чего тогда было сделано его страшное лицо, – из любви же, из любви.

Но да, Ирландия прет, как тварь. Кривит пасть в темноте и шепчет гадости. Выбирает момент и показывает ороговевшие когти. Морис Хирн сбежал от Ирландии через несколько недель после смены века – у него не было Y2K-совместимости [33] Проблема Y2K-совместимости, она же проблема 2000 года, была связана с тем, что в ПО, выпущенном в ХХ веке, иногда использовалось два знака для обозначения года. Год, обозначенный «00», воспринимался бы компьютерами как 1900, что могло привести к серьезным сбоям в работе многих систем. , он правда так считал. Он чуть не убил свою дочь. Он потерял жену. Он порезал друга. Смерть ходила рядом – Морис не сомневался, чувствовал ее дыхание на затылке – и он от нее смылся. Вернулся в Испанию – потому что это большая страна, она придумана для того, чтобы прятаться. В ней он затеряется надолго.