Кевин Барри - Ночной паром в Танжер

Погуляли мы тогда, а, Синтия? Даже, пожалуй, перегуляли, нахер.

Он идет к скамейке к западу от окошка с надписью Información и присоединяется к Чарли Редмонду. Его самый старый друг; его старый враг.

Что там сейчас есть за штука, Морис? Как называется?

Что как называется, Чарли?

Гидро-что-то-там, Мосс?

Поника, Чарли. Ты же про гидропонику?

Гидрохуеверть, Морис. Ты хоть понимаешь, что это значит? Это значит конец для таких, как мы с тобой.

Ой, да уж. Мы с тобой музей динозавров на выезде. А наглая шпана, которая выращивает прямо у себя в спальне? Под лампами? На западе Ирландии сейчас ходит такая дурь, какую и в Эр-Рифе не найдешь.

Или покупают через сраный интернет.

Это больно видеть, Чарльз.

Это неправильно, Морис.

Это конец целой эпохи.

Такие, как мы с тобой, больше не пройдут по этой дорожке, Мосс.

Они сочувственно переглядываются – атмосфера стоит тяжелая, мемориальная.

Мы многое пережили, старик.

И с чего только начать, Чарли?

Ночи в Берхэвене, когда мы с тобой махались на обочине?

Ночи в море?

Ночь в «Иуде Искариоте»?

Ой, не будем об этом, Чарли… Пожалуйста.

Но были и хорошие времена, Мосс.

Были, да.

Были времена, когда фишка ложилась правильно. Вроде вот на двоих хуй без соли доедаем – и вдруг попадаем в Касабланку. Попадаем в Пуэрто-Банус. Обжираемся до отвала в Марбелье. Были времена, когда бизнес процветал.

А знаешь почему, Чарли? Потому что если ирландцы готовы пойти на крест ради выпивки, то еще хуже у них с дурью, стоит только подсесть: потому что она избавляет от тревожности – а мы народ тревожный.

А как иначе, Мосс? В смысле – об Иисусе Христе в Гефсиманском саду – после всего, что мы пережили? Месяцы и годы без конца и края прозябаем на этом мокром проклятом рифе в заднице черной Атлантики, воплями с вытянутыми рожами умоляем дать нам света, рты зашиты, срам прикрыть нечем?

Без дури так не проживешь, Чарльз.

Приходит паром из Танжера. Усталые пассажиры бредут через терминал. Как будто они прошли какое-то испытание. Из-за короткого переезда до Альхесираса могут взыграть нервишки – этой дорогой уже ходили беды, и их старые путешествия еще отзываются в нас.

Мужчины следят, как собирается новая толпа, – позже паром может отплыть обратно.

В терминал входит Дилли Хирн и теперь стоит в толпе.

У нее выбеленные короткие волосы в прическе пикси, выбритые виски. На ней винтажные темные очки «Полароид», мужские брюки в полоску, с высокой посадкой, и белый худи «Веджа» на молнии. Она тащит за собой сумку на колесиках. Движется в ауре спокойствия – в двадцать три года у нее уже вид королевы.

Она замечает двух мужчин на скамейке у окошка Información, как они оглядывают толпу, тут же прячет лицо и сворачивает.

Поднимается в бар. Следит оттуда, дает дыханию успокоиться – ну или пытается. Сердце в груди бьется и кувыркается. Кровь кипит. Она следит поверх очков…

Да, это Морис, зыркает здоровым глазом, и да, это Чарли, с душераздирающим видом встает и медленно хромает к окошку – как обычно, подволакивая ногу.

Ладно, говорит Дилли, поворачивается к бару и просит бренди.

Чуть больше четырех ночи, январь. Долгий холодный сон зимы. Над темной рекой на фоне безлунного неба скрылись силуэты города. Лишь призраки места в доках на южной стороне бродили у строений или слонялись на ступенях вдоль реки со своими историями о старой любви. Черная поверхность реки качала огни города. Иногда трудно было не поверить, что мы всего лишь отражение и что настоящая жизнь – где-то там, в темной воде.

В «Иуде Искариоте» – нелегальном кабаке вблизи доков – имелся свой специальный стук, пароль, и только на него открывали дверь, и ты выстукивал его резко и быстро, с таким ритмом, прямо вот так…

За стойкой находился капитан корабля. Он изучал свои владения с безмятежной улыбкой. Это был Нельсон Лавин – обладатель золотого зуба и шепчущих гласных. Стоя под дозаторами, он медленно и добродушно мазнул взглядом по залу…

«Иуда» привлекал клиентуру низменную, но не лишенную очарования. Ночной народ. Падальщики. Криминальная верхушка. Они расселись за низкими столиками в приглушенном свете. На свету от их цепей на шее распространялась аура безделушной угрозы. В течение долгой ночи в лужах света, в атмосфере опасливого товарищества вокруг столиков слонялась примерно пара десятков зачерствевших душ.