Артур Крупенин - Мой большой греческий ремонт

Мало того, у меня сложилось ощущение, что садовник нарочно что есть силы прижимал аппарат к щеке да еще и по возможности держал дистанцию, дабы окружающие не дай бог не поняли, о чем разговор, и не догадались о личности абонента, долгими часами вещавшего в ухо Баломеносу.

Меня прямо-таки раздирало от любопытства. Хм, к чему такая предосторожность? Что есть в работе садовника такого, о чем не следует знать никому другому? Как и положено автору детективов, я не мог не задаться вопросом: «А садовник ли Баломенос?»

На пути к разгадке стояла преграда чисто лингвистического свойства. Признаюсь, я до сих пор испытываю трудности в понимании отрывочного разговора между греками, особенно если не знаю контекста. А тут положение осложнялось еще и тем, что я едва слышал весьма тихие и редкие ответные реплики Баломеноса, совсем не зная, что говорят его собеседники.

Несмотря на очевидные препоны, я решил не сдаваться. Подобно пану Вокульскому, герою книги «Кукла» Болеслава Пруса, поклявшемуся научиться понимать язык, на котором его возлюбленная вела сомнительные разговоры с тайным ухажером, вот так и я дал себе слово пуще прежнего засесть за лингафонные курсы, дабы побыстрее понять, о чем безостановочно перешептывается по телефону таинственный Баломенос.

Мне кажется, пришло время исправить одну оплошность. Рассказывая о соседях, я все время забываю упомянуть о том, что прямо под нашим домом располагается сад Рулиса, который раньше был засажен старыми оливами. С каждым дуновением ветерка листья этих олив разворачивались разными сторонами, вызывая дивную игру цвета: от зеленого до почти серого. Невероятно красиво — глаз не оторвать! Но потом Рулис зачем-то выкорчевал свои шикарные оливы и засадил сад лимонами.

Я с трудом представляю себе, зачем одной семье столько лимонов, ведь продать такой урожай на рынке — архисложная задача, поскольку в огороде среднестатистического грека обычно уже растет как минимум пара лимонных деревьев.

Забегая вперед, скажу, что кроме чисто эстетического аспекта эта резкая смена плодовых культур позднее аукнулась самым неожиданным образом, сыграв не последнюю роль в осквернении моего дома загадочными пятнами. Будто чувствуя свою вину, Рулис время от времени делает мне фруктово-овощные подношения. Я принимаю их, хотя и с опаской, памятую о предостережении Вергилия насчет греков-данайцев с их каверзными дарами.

Кроме ежедневной возни с садом Рулис периодически подряжается в качестве маляра. Однажды я чуть было не нанял его на покраску забора, но, слава богу, передумал. Когда же пришло время подновить фирменный ярко-розовый цвет дома Роузенов, Гил опрометчиво поручил это дело Рулису, а сам укатил домой.

В отсутствие заказчика Рулис решил смухлевать и на моих глазах покрасил дом не валиком, а из краскопульта, да еще и безбожно разведя краску водой то ли из экономии, то ли для лучшего разбрызгивания.

В результате дом Роузенов после первого же сезона зимних дождей пошел пятнами и стал выглядеть хуже, чем до покраски. Увидав, что стало с домом и узнав от меня причину случившегося, обиженный Гил предложил Рулису переделать дурно сделанную работу, но тот — прямо-таки в стиле Томми-Джерри — в свою очередь, предпочел затаиться.

С тех про всякий раз после приезда англичан, дабы не дай бог не попасться Гилу на глаза и как бы продолжая дело неуловимых клефтов, вошедших в греческую историю этакими полуповстанцами-полуразбройниками, чьи сомнительные подвиги и по сей день служат неиссякаемым источником сюжетов народных песен, бедолага Рулис пробирается в свой сад исключительно под покровом темноты. Шелест оросительных установок раздается не в восемь вечера, как обычно, а к полуночи, лишь после того, как в доме Роузенов погаснут все окна.

Эта бурная ночная жизнь длится все те несколько недель, что Гил с Джуди проводят в Эпидавре. На следующий же день после их отъезда Рулис с видимым облегчением выходит из подполья. Хороший вопрос: а что он будет делать, когда, уже начиная со следующего лета, вышедшие на пенсию Роузены останутся безвылазно жить в Греции большую часть года?

Между прочим, незаметно для себя я постепенно перенял у Гила привычку одеваться в цвета собственного дома. В моем гардеробе появился оранжевый, до этого мне совсем несвойственный. И если когда-нибудь, оказавшись в Эпидавре, вы встретите на улице конопатого типа с обгоревшим на солнце лицом, щеголяющего в штанах или майке апельсинового цвета, знайте — это я. Подайте мне тайный знак, например, помашите тыльной стороной ладони, как это принято у греков, и я пойму, что не зря написал эту книгу.