Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Руби головы, Ваня, — не вникая в подробности мужева сообщения, повторила она.

— Ты вот сперва послушай.

Сашка уж и не рад был, что придумал глупую историю с покушением на жизнь атамана, но слово не воробей — его не поймаешь. Нужно было как-то выкручиваться. И Сашка невнятно пробубнил, передавая Насте пустую мензурку:

— Красный террор, значит. Вот гады! Да чтобы нашего Ивана Николаевича… Да как же можно допустить! — и несколько раз хлобыстнул себя кулаком по бедру.

Атаман немножко помягчел задубелой душой. А то ведь с ночи было ужас как тоскливо, не знал, что делать и куда себя деть.

— Спасибо за своевременное известие, — солидно, учеными словами поблагодарил Иван и отозвал Сашку в домик.

— Окороти их, — быстрым танцующим шагом Настя прошла к крыльцу.

Соловьев теперь доверял Сашке больше, нежели многим другим. Сашке, кроме поездки к горе Бобровой, придется выполнить еще и такое поручение: побывать на зимовке у Теплой речки, связаться с Егоркою Родионовым и поторопить того. Дело, мол, уже не ждет. Доколе, мол, томиться обманутому православному народу?

— Только Егорке и откроешь, где я.

— Что получается, Иван Николаевич? — не очень уверенно протянул Соловьенок.

Атаман побагровел, он хотел было обложить адъютанта отборным матом, да сдержался. Зачем Ивану кричать на учителя, когда стоит только мигнуть тому же Миргену, и станет Сашка вонючей падалью на прокорм воронью? Но можно понять и Соловьенка: ведь бегает же от него эта шлюшка! Не признает командирского приказа!

— Зови ее.

— Кого, Иван Николаевич?

— Кого, кого, — передразнил Иван Сашку. — Будто не знаешь.

— Я сейчас! — с надеждой воскликнул Соловьенок.

Когда за ним закрылась дверь, Иван хмуро прошелся по комнате и остановился в шаге от Насти:

— Пошто же нет на нее удержу?

— А по то, что любит она, коли мужик управляется с бабой. Очень ей это даже нравится, — ответила Настя. — Всем, однако, такое по душе.

— И тебе, чо ли?

— Чего спрашиваешь! Али я не баба?

— Баба, баба! — проворчал атаман. За бессонные ночи, когда в неистовой лихорадке бьешься от нахлынувшей страсти, когда все идет кругом и быль путается со сном, а боль с радостью, и так хочется сгинуть, навсегда раствориться в немом томлении, чтобы снова родиться для него же, за эти самые ночи и любил он свою Настю, смуглую чертовку, ненасытную ведьму.

Она знала это. И, как бы напоминая ему о сумасшедших бредовых ночах, она страстно вздохнула, и грудь ее вздыбилась и подвинулась к нему.

— Погоди! — отмахнулся Иван.

Лукаво блеснули Настины глаза. В глубине души она не осуждала племянницу. Ежели можно жить с двумя, то почему не жить? Попробуй вот она хоть раз изменить своему Ивану — узнает, так убьет сразу. Да в общем-то и не нужен был Насте никто, она привыкла к Ивану, ее постоянно тянуло к нему.

— Цыц! Идут! — услышав разнобой шагов на крыльце, сказал Иван.

Заспанная, заметно подурневшая Марейка сунулась в дверь животом и припала к косяку:

— Звали, Иван Николаевич?

— Не верит, — за ее спиной появился насупленный Сашка.

Атаман заговорил с укором:

— Кака ж ты така курва есть!

— Каку бог дал, Иван Николаевич. А и разве ж я в чем виноватая? — сказала Марейка.

— Девчонка!

— А хочется, Иван Николаевич! Без мужика и жисть не в жисть. Ну утерпишь разве, Иван Николаевич!

— Ох, Марейка, — с угрозой проговорила Настя, давая племяннице понять, что Иван сегодня не в духе и что шутить с ним не следует.

— Я думала, смеетесь.

И тут-то кончилось Иваново терпение. Он забегал по комнате, заплевался, стал потрясать кулаками, потом вдруг, стиснув зубы, уставился Марейке в зеленые, чуть припухшие глаза:

— Муж у тебя есть!

— Есть. Вот он, — кивнула она на Сашку. — Хоть мы, Иван Николаевич, и не повенчанные…

Атаман не дал ей договорить. Он в ярости прокричал:

— Мужик, едрит твою в дышло, идет в разведку! А ну как на смерть!

— Понимаю, Иван Николаевич!

— Так ты, курва, будешь блюсти честь?

— Буду, — сдержанно ответила Марейка, чтоб более не раздражать атамана.

Иван устал от затянувшихся пререканий, выставил всех из комнаты и сердито закрыл дверь. Тут бой может случиться в любую минуту, а он, командир, вынужден разбираться, кто кого жмет.

И все-таки Иван решил объясниться с Сашкой до конца. Сказал, пристально, с прищуром оглядывая его:

— Никаких лазутчиков нету. Понял? А сбрешешь еще раз, пломбою рот закрою. Навеки. Чтоб лежал и не дрыгался.