Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Хорошо, оказывается!

Настя, отчаявшаяся повлиять на племянницу, пошла за помощью к Ивану. Когда они остались вдвоем, Настя полушутя-полусерьезно рассказала о Марейкиных бабьих проделках. Иван согласился, что это уже непорядок, не хватало еще, чтобы бойцы перестреляли друг дружку из-за паршивой вертихвостки.

Атаман немедленно вызвал к себе Миргена. Выяснились подробности, от которых Иван сдерживал себя, чтоб не рассмеяться. Сперва Мирген не хотел уступить Марейку Сашке.

— Зачем отдавать? — искренне удивлялся он. — Девка хороша, сладка, помилуй бог.

И все же атаман настоял на своем. Мирген вроде бы сдался, но Марейка продолжала бегать к нему — запретный-то плод всегда слаще. Чтобы как-то оправдаться перед Соловьевым, когда эти посещения становились известными в отряде, Мирген тоже принялся бить Марейку на виду у всех, и она тонко скулила, как собачонка, которой прищемили хвост. Тогда Соловьенок, ничего не видя перед собою, бежал выручать жену, схватывался в потасовке с соперником, а затем забивался куда-нибудь в чащу, выдумывал страшную месть обоим и, жалкий, весь в синяках и царапинах, плакал.

Так они и жили втроем. В припадке ревнивого отчаяния Соловьенок не раз собирался застрелить Марейку, ходил по густолесью со взведенным наганом за нею следом, да все как-то одумывался и безнадежно опускал руки: родня она атаману, за нее, последнюю шлюху, придется висеть на сосновом суку. Хотел было расправиться с собой и призывал бога, чтобы тот укрепил его в этом отчаянном намерении, и мысленно уже раз и навсегда простился с белым светом. Но пуля лишь обожгла его шикарные кудри у самого виска, приказав Соловьенку жить удачливо, долго, без этих штучек.

К весне Иван узнал от Насти, что Марейка беременна, и строго-настрого распорядился, чтобы были прекращены всякие драки. Марейке же разрешалось жить, как она хочет, и спать вольно с кем хочет.

Это решение вполне устраивало Миргена, он не был ревнивым и считал, что на двоих им вполне хватит одной бабы, тем более такой ненасытной и горячей, как Марейка. А вот Сашка рассуждал по-иному, он был собственником, не хотел ни с кем делиться ею, потому-то стычки между соперниками продолжались, и атаман, чтоб задуревшие мужики случаем не угробили друг друга, старался не посылать их в тайгу вместе — всякий раз одного из них оставлял при себе.

Марейкина беременность не на шутку озадачила соперников: от кого? Не могла же баба понести от двух сразу. И теперь они, мучаясь неизвестностью, ждали, когда Марейка разрешится от бремени, чтобы точно знать, кому же она все-таки ближе.

На сей раз в разведку должен был поехать Соловьенок. Бесполезный разговор с ним следовало кончать, и атаман сухо сказал:

— Никакой охраны не нужно.

Соловьенок всем видом своим показывал, что просто так не уступит позиции. Он сказал, многозначительно сощурив разноцветные глаза:

— Зря, Иван Николаевич.

— Пошто? — теряя терпение, спросил Иван.

— Шепоток уловил.

— Ну?

— Есть в отряде красный лазутчик, ей-богу! Значит, голос такой я слышал, а чей он, разве поймешь. Говорит, пора пришить, сиречь угробить.

— Кого ж энто?

Соловьенок, браво подбоченясь, рассмеялся: вот, мол, какой непонятливый наш атаман, никак не может взять себе в толк, что адъютант не случайно завел беседу об этом, что заботится об Ивановой полной безопасности.

— Не меня ж, — гоголем прошелся перед крыльцом сметливый Сашка.

— Брешешь!

— Истинное слово, Иван Николаевич!

Настя вынесла Соловьенку склянку с желтоватым самогоном, кусок вяленой конины на закуску. Он церемонно принял угощение и стал управляться с ним на зависть окружившим крыльцо мужикам.

— Слышь, Настя, красные будто бы лазутчика подослали, — не без бахвальства сказал Иван. Он, конечно же, не верил Сашке — чтобы поверить, нужно быть круглым идиотом, потому как в отряде знали все друг о друге, какие-то случайности здесь исключались. Но Соловьеву было лестно, когда вот так говорилось о нем. Значит, атаман чего-то стоил, если к нему засылали шпионов и даже убийц.

Настя поплотнее укутала в лежащий на плечах кашемировый зеленый платок свою высокую, острую грудь и, поддерживая в Иване духовную крепость и уверенность, что в конце концов все будет хорошо, надменно сказала:

— Руби головы.

Она быстро освоилась со своим положением супруги атамана. Когда Иван куда-нибудь уезжал, она оставалась главной на стане. И неизвестно еще, кого больше боялись мужики: Настю или самого Ивана. Особенно строгой была она с женщинами и детьми, грубо отчитывала их за каждую мелочь, распоряжалась ими как только хотела.