Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Ему нужны гарантии.

— Гарантии?

— Что его не тронут. По крайней мере, не расстреляют.

— К сожалению, никто таких гарантий не даст, — сказал он.

— Тогда и встречаться незачем, — отрезала она.

Дмитрий понимал, что Татьяна права. Идти к Соловьеву можно было, лишь заручившись обещанием губкома партии, что атаману даруется жизнь. Только это может привести к какому-то успеху в переговорах.

Так Дмитрий ни до чего и не договорился с Татьяной. Если она и знает, где Соловьев, то наверняка не скажет, этого у нее клещами не вытащишь. Нечего было надеяться и на помощь Автамона в таком щепетильном деле. А вдруг да Красноярск, хорошо пораздумавшись, амнистирует Соловьева. Отпустит его на все четыре стороны. Вот тогда действительно будет с чем идти к атаману.

В тот же день из соседней станции Шира Дмитрий связался по телеграфу со штабом полка и губернским ревтрибуналом. Командир полка ответил недвусмысленно:

«ОКРУЖИТЬ ЗПТ УНИЧТОЖИТЬ ТЧК».

Итыгина нашли не сразу. Ответ на телеграмму поступил уже в Озерную, на вторые сутки:

«ОБЕЩАЙТЕ СОХРАНИТЬ ЖИЗНЬ».

И умница же этот Итыгин! Теперь можно было готовить встречу с Соловьевым. Но кого послать к нему для переговоров? Все-таки надо бы человека смышленого, а еще лучше — его дружка. Но кого? Выбор и здесь оказался ограниченным — в станице у Ивана, пожалуй, не было дружков, кроме Григория Носкова. Но Дмитрию известно, что тот побаивается Соловьева, сумеет ли он вот так, сразу, побороть в себе страх? Ведь это совсем не просто. А первым посылать нужно именно его. Нужно лишь до конца убедить Григория, что Соловьев берет его на испуг, что Григорий еще ничего не сделал такого, за что банда может расправиться с ним. Так ведь оно и есть на самом деле.

Дмитрий пошел к Григорию с намерением договориться о немедленной поездке в тайгу. Но того на эту пору дома не оказалось, хотя время было обеденное. Низенькая, светлоглазая Григорьева жена, щипавшая лучины в кутнем углу избушки, опешила, увидев шагнувшего через порог комбата. Нож у нее вывалился из руки. А потом, отложив полено, она уставилась на Дмитрия долгим немигающим взглядом. На вопрос о муже ответила не сразу и с какой-то суетливостью:

— Ах, Гриша? А кто его знает! Ушел, а куда ушел, не сказал. Вот ей-богу! Он мне никогда не сказывается!..

— Может, у Пословина?

— Можеть.

Дмитрий ждал Григория упорно, просидел у него больше часа. Не дождавшись, сходил в сельсовет, были у него кое-какие дела к Гавриле, потом снова зашел к Носковым и спросил о Григории.

Хозяйка опять стушевалась. Пряча свои чистые, как росинки, глаза, проговорила со вздохом:

— Он завсегда такой, Гриша. Уйдеть и где-то шалается и шалается. Уж и обед дома выстынеть…

— Подожду, — Дмитрий присел на лавку у подслеповатого, задернутого копотью и паутиной окна.

Хозяйка предложила ему отведать драников с молоком, но комбат отказался, он завтракал совсем недавно. Тогда она заговорила о трудностях горемычной батрацкой жизни: летом работаешь, как вол, а зимой никто тебя не берет, уж никому ты и не нужен, а есть-то надо всегда, круглый год. Вон две несчастных овцы в катухе, поменяла бы где-нибудь на хлебушко, да больно уж вздорожала мука.

— В Ужур свезти можно. Там люди меняют. Пошли-ка своего Григория. В Ужуре цену дадут настоящую.

Хозяйка вдруг уткнулась лицом в застиранный передник, и костлявые плечи задрожали от прерывистых рыданий.

— Ты чего? — удивился Дмитрий. — Без паники! Ну!

— У добрых людей все по-доброму, а у нас, — она с досадой махнула рукой. — Вот говоришь — Григорий. А где он?

— Ну придет же…

— Придет? — горько усмехнулась она. — Кабы вот так. Надолго ушел Григорий. В банду, к Ваньке Кулику. Говорит, хоть так, хоть этак, а все одно — пропадать.

— А я-то надеялся…

— Измучился, истомился, потому и ушел, — хозяйка снова кинулась в слезы.

Зиму банда Соловьева провела далеко за ледяным панцирем главного хребта Кузнецкого Алатау, в непроходимом чернолесье, где не бывали не только охотники — само солнце редко заглядывало туда. Зимовка прошла трудно даже для привыкших жить в холоде и голоде бедняков, составляющих костяк банды. В феврале кончились скудные запасы муки и конины, ели конские шкуры и ремни, варили вонючие копыта. Охотиться Соловьев запрещал, чтобы не обнаружить расположение отряда ни следом, ни выстрелом. К этому времени он стал поощрять временный уход бандитов на многочисленные в тайге бездействующие рудники, на которых возле людей можно было как-то прожить. Уходили в сумасшедшие метели, в снегопады. Пригрозив неизбежной расправой за предательство, Соловьев наставительно говорил уходящим: