Андрей Лещинский - Причина смерти

— Инна, зайдите пожалуйста.

Он не разбирался в технике, не тщился понять, не знал, как так получалось, знал только, что говорить можно было о чем угодно, снаружи ничего слышно не было, можно было говорить даже об Инне, хоть песни о ней петь, все было тихо. Но стоило обратиться к ней, как она все слышала и выполняла. Если дежурила не Инна, а Юля, или Лера, все было так же.

Инна зашла, дверь закрылась. Ей было двадцать два года, она была брюнеткой, рост был маленький, ноги очень стройные, бедра узкие, а грудь довольно большая. Личико было, как бы сказать, остреньким, устремленным вперед, как будто она только что увидела что-то не вполне безопасное, но очень интересное и обещающее многие события и радости. Вид был довольно наивный, но глаза уверенно и ярко говорили о сильном характере, осознанности желаний и готовности узнавать и думать. Конечно, она была любовницей Доктора, но при этом любила его по крайней мере в одном из многих возможных смыслов. Это могло бы показаться странным, но, во-первых, никому из тех, кто мог бы удивиться, в голову не приходила возможность чувства в обычной и естественной связи секретарши и шефа. Молодые красивые девушки были большой редкостью, с каждым годом их становилось меньше — люди стремительно разрушались, как разрушалась вся прочая живая и неживая материя. Дороги, например, бросили чинить не только от лени и отсутствия средств, но и от того, что асфальт и камни с каждым годом теряли прочность, и скорость и количество ремонтов должны были бы расти по стремительной экспоненте, исключающей возможности успеха. Доктор купил распределение Инны на работу в прошлом году у директора колледжа, перебив цену нескольких банкиров и шефа Севзапроснефтегаза. Деньги были очень большими, работа в светлой чистой приемной и общение только с нормальными людьми — всякого рода недоумки и клоны сюда не допускались — была очень престижной, естественно девушка не имела права отказать шефу и благодателю. Вызывала удивление и зависть молодецкая страсть Гремина до баб. В его возрасте иметь Инну, Юлю, Леру, начальника аппарата Светлану Игнатьевну, пару горничных дома, да и это ещё не все, таких подвигов больше себе никто позволить не мог.

Во-вторых, Доктора любили все. Конечно, острота встречи с Гильгамешем притупилась за прошедшие семнадцать лет, но он не потерял связь с Асаллухи, то есть он не мог становиться им совсем и полностью, но мог думать его мыслями, пользоваться его знаниями и действовать его силой. Люди повиновались ему незаметно, тихо и без сопротивления. Он мог заставить их любить, ненавидеть, завидовать, относиться к нему с интересом или не замечать вовсе. Вначале старые обиды обратили его к образу жесткого и безжалостного бизнесмена. Он издевался над людьми, курил сигары, пил виски и часто изрекал всякие мерзкие глупости вроде: «Боливару не снести двоих». Потом это надоело. Он спрятался, стал изображать из себя ядовитого паука, гнилое порождение городских помоек, подвалов и канализации, сидел в тайной маленькой квартирке и делал деньги, обирая и разоряя всех, до кого мог дотянуться. Этот образ скоро исчерпал себя, и кроме того, он почувствовал, что для исполнения грядущих поручений ему нужны знакомства, связи и проявленная сила. Его полюбили. Сначала это было приятно, потом постоянная приторность стала раздражать, наконец, это стало удобно и безразлично. Может быть, его примирила с этой всеобщей, ровной и монотонной любовью её искусственность — источник чувства был не внутри окружавших его людей, а истекал из той силы, которой он мог распоряжаться по Его воле. Противоречие причины и следствия порождало нервозность, ощущение насилия, желания раз и навсегда порвать с Доктором и невозможность это сделать. Получалось, что он стал чем-то вроде наркотика, но наркотика, наделённого сознанием и способностью самостоятельно выбирать будущую жертву зависимости. Губернатор, например, в словаре которого слово «еврей» было не слишком сильным, но частым ругательством, с трудом выносил свою симпатию к Доктору, много раз пытался натужной грубостью, деловой необязательностью и холуйским высокомерием поссориться с ним, но Доктор не обижался, а губернатор пробыв без общения неделю, две недели, начинал томиться и тревожиться без сладкого яда общения.

Доктор умел сказать что-то такое особенное, такое приятное, в чем и толку-то особенного не было, но было тепло, долго потом гревшее, светившее и радовавшее. Ах, как вспоминал генерал-губернатор и ещё несколько важных и серьезных людей рассказ Доктор об Аполлоне и Дафне, как глупая эта история понравилась, как полюбили её эти люди, не привыкшие интересоваться ничем, кроме жёстких сиюминутных надобностей. Они задумывались над странностями своих чувств, в основном приходили к выводу о том, что Гремин — хитрый еврей и без мыла залезет в самые узкие и слипшиеся щели, но были вынуждены мириться со своей слабостью и общаться, слушать, любить Доктора, осуждая и даже презирая себя за это.