Андрей Лещинский - Причина смерти

— Это значит одиннадцатого.

— Точно.

— Ладно. Давай. Держи меня в курсе.

— Ага. И тебе не хворать. Пока.

Телефон замолчал и слава богу. Доктор легко встал из-за стола, прошёл по кабинету, хотел подойти к окну, но окна не было. Богатые люди заделывали оконные проёмы, оставляя единственной связью с внешним миром узкие трубки воздухозаборников. Всё разваливалось, разрушалось и смотреть наружу не хотелось. Доктор подошел к большой картине, изображавшей вид на развалины Казанского собора со стороны Екатерининского канала. Купол обвалился внутрь, колоннада ещё стояла, хотя несколько колонн уже рухнули и валялись среди травы и кустов. Художнику удались напряжённые корни деревьев, набухавшие в щелях и трещинах гранитных плит, красив был травяной покров на кучах штукатурки и мусора. Собственно, Казанский ещё не развалился, и Доктор был уверен, что он не успеет развалиться до того, как всё само собой кончится. Картина была выполнена в приятной серо-зелёной гамме, навевала умеренную грусть и умеренный оптимизм, Доктор любил её и сейчас остановился отдохнуть и подумать после разговора с озабоченным и суетливым губернатором.

Вертолёты были хорошим товаром. Они полагались только высшим чиновникам, обозначали соответствующий социальный статус и позволяли передвигаться, не трясясь по колдобинам давно заброшенных и разваливавшихся дорог. Вертолёт был очень удобен для передвижения по городу, его можно было посадить на площадь, на улицу, даже во двор. Конечно, пять таких машин принесут Доктору деньги и возможность оказать услугу очень серьёзным людям из финансовых и криминальных кругов. С другой стороны, денег у Доктора было в много раз больше, чем он мог бы истратить до конца жизни, даже постаравшись изобрести какие-нибудь фантастически вычурные и дорогие желания и причуды. Связей тоже было более чем достаточно, больше в том смысле, что Доктор, как о нем говорили, давно перерос уровень Санкт-Петербурга и давно должен был бы перебраться в Москву, а то и вообще в Европу.

Это было бы разумно и правильно, он так и сделал бы, он вообще бросил бы всю эту крутёжку, переехал бы, скажем, в Англию, в пока ещё чистый Оксфорд или Стрэтфорд на Эйвоне, и доживал бы там оставшийся срок собственной жизни, или жизни мира. Давно осточертели ему губернаторы, авторитеты, московские мерзавцы и иностранные жулики. Он был абсолютно здоров, знал все языки, гулял бы, читал, да ездил бы в Национальную галерею для своего удовольствия. Но он знал и помнил, что Гильгамеш должен передать ему Его волю, и не сомневался ни одной секунды в том, что до исполнения последнего и важнейшего подвига он не должен уезжать из Петербурга. Не сомневался Доктор и в том, что Гильгамеш придёт или позвонит ему сегодня — пятого ноября две тысячи четырнадцатого года. Это было абсолютное чувство близкой уверенности, которое описать также трудно, как, скажем, чувство голода. Человек хочет есть — ну кружится голова, тянет в животе, руки дрожат, но не от этого он знает, что пора перекусить. Чувство голода бесполезно определять другими словами, голод сам всё определяет. Здесь было то же самое. Он не знал, не понимал, не предвидел, а просто тянуло в голове, подрагивали руки и сохло во рту.

Доктор прошёл поперек огромного кабинета по бесшумному светло-серому полу из какого-то пылепоглощающего, антиаллергенного и чуть упругого синтетика, подошел к стеллажу с книгами. Дверца спрятались куда-то, он потрогал корешок первого издания «Тамерлана» Эдгарда По, редкостная вещь, и решил сходить вымыть руки. Он не ответил бы, конечно, губернатору, чихать он хотел на его вертолёты, но периферия чувства ожидания подсказала, что этот звонок может быть связан с ожидаемым, и посоветовала ответить.

За кабинетом была большая удобная квартира с двумя ванными, двумя спальнями, залом с тренажёрами, гостиной и кухней. Доктор не жил здесь, но с удовольствием пользовался, а две спальни были нужны на тот случай, если вторая понадобится раньше, чем успеют убрать первую. Да уж, за последние семнадцать лет он успел в смысле спален все, что потерял в первые годы жизни, и ещё вдесятеро сверх того. Походил, помаялся, вернулся в кабинет. Там было два письменных стола. Один левее, если стоять лицом к двери, с экраном компьютера, клавиатурой, микрофоном, всякими приспособлениями для работы, другой — правее, простой, старинный из гладкого полированного красного дерева. Доктора сел на него, откинулся на спинку стула, сказал: