Ян Козак - Белый жеребец

Буран длился еще два дня. А потом вдруг опять воцарились спокойствие и тишина, такая глубокая, что, казалось, она даже оглушает. У Гали еще не прошло охватившее ее ощущение счастья: теперь ведь можно было и выйти из дома, все утихло, просто благодать.

Как только стихла пурга, они все трое принялись за работу, с самого утра. Одни приборы засыпало снегом, другие надо было заново укрепить. После обеда — они поели вареного тюленьего мяса — дежурил Толя. Федор взял ружье и отправился походить по окрестностям, а Галя прилегла отдохнуть. С минуту она читала, но потом ее сморила дрема, она отложила книжку, прикрыла глаза и уснула.

Ее разбудил чей-то пристальный взгляд, а может, она услышала шепот и дыхание. Кто-то произнес ее имя:

— Галя!

Она узнала голос Толи.

Видимо, она спит и Толя зовет ее к рации. Она лениво, с удовольствием потянулась и улыбнулась, все еще не открывая глаз.

— Галя!

Что-то в его голосе напугало ее, и она проснулась окончательно.

Над ней склонился Толя. Она ощутила на своем лице его дыхание.

Галя замерла. Слегка приподняв голову, с волосами, разметавшимися по подушке, опершись на локти, она, будто окаменев, смотрела на Толю.

Он также замер, низко склонившись над ней. Широко раскрытые глаза горели, в них читалась отчаянная решимость. Он прерывисто дышал, вены на висках набухли. Прежде она никогда не замечала их. Странно, она словно впервые видела его, будто это был не Толя, а кто-то чужой, незнакомый ей. Она читала в этих глазах, на этом лице, как в открытой книге.

От испуга у нее застучало в висках, и вся она была как в огне. В напряженной тишине, нарушаемой лишь их взволнованным дыханием, она вдруг осознала, что в доме их только двое.

Оцепенение, страх — но только на один миг. Она собирала силы, чтобы оттолкнуть от себя это молодое, здоровое и жадное мужское тело.

Толя склонился еще ниже. Его дыхание стало теперь учащенней, он сжал ее плечи.

— Галя!

Она и сегодня, кажется, слышит этот шепот, этот хриплый, приглушенный голос. И сейчас еще чувствует, как у нее стучала кровь в висках.

Медленно, инстинктивным движением она подтянула колени почти к самой груди.

— Что ты делаешь, Толя, — произнесла она. — Пусти!

Чтобы взять себя в руки, она до боли закусила губу. Его тело уже почти касалось ее, руки еще сильнее сжимали ее плечи. Толины ладони, казалось, срослись с ее плечами.

— Пусти, Толя, — повторила она голосом, в котором не было ни страха, ни злобы, а лишь отчужденность, внезапное холодное отвращение.

— Галя!

Его зрачки, темные, словно деготь, обжигали ее.

И тут она неожиданно, выпрямив ноги, с силой ударила его в грудь. Толя пошатнулся, потеряв равновесие, а она быстро села и оперлась о стену.

— Ступай… иди проветрись, — сказала она с гневом.

— Почему, почему ты такая, Галя? — спросил он изменившимся голосом, такого голоса у него никогда прежде не было.

— Ступай, ступай! — снова прошептала она.

— Ладно уж, — пробормотал он. — Сколько церемоний. С чего бы это?

Глаза у него все еще горели, но выражение лица стало злым, отталкивающим.

Лишь сейчас Галю захлестнуло чувство унижения, она казалась себе обесчещенной: эти слова задели ее гораздо сильнее, чем сама попытка овладеть ею. Ранили намного глубже, чем измена того, кем ее попрекнул Толя. Галя смотрела на него оцепенев, потрясенная оскорблением. Ей вспомнилась ночь, когда она с изумлением и восторгом наблюдала пылающее, искрящееся небо, вспомнились Толины слова, так удивившие ее тогда. Значит, это-то, по его представлениям, и есть сияние любви? Сияние — в течение одной ночи?

Он вдруг показался ей жалким, даже убогим, и — нечистым. Эх, Толя…

Он стоял, опустив плечи. На лице оскорбленная ухмылка.

— Скажите, — бормотал он. — С чего это вдруг столько церемоний?

Лишь через минуту он отошел от нее, снял с вешалки у двери полушубок и надел ушанку. И медленно, невероятно медленно, даже не оглянувшись, вышел.

Галя села на кровати. Что он о ней думает? Ее привела в ужас мысль, что она когда-нибудь могла бы вот так отдаться мужчине. Все в ней восставало против этого. Она ощущала страшную тяжесть и полную опустошенность, во рту все горело горечью отвращения и обиды. Нет, не так. Ни в коем случае не так.

Ей все еще представлялось, как над ней склоняется Толя с горящими глазами. Но она, Галя, мечтает о том, чтобы глаза горели другим огнем, она мечтает о настоящем мужчине, который отдаст ей весь жар своего сердца, согреет, и счастье заполнит ее всю, до кончиков пальцев. Толины глаза… И как он сжимал ее плечи — она еще и сейчас ощущала его руки.