Ян Козак - Белый жеребец

Закутавшись в полушубок, захваченная зрелищем, она недвижимо стояла на снегу, который расцвечивался лившимся с неба сиянием. Пока она смотрела на прозрачную зелень, на миг залившую все небо, с севера искрящейся, рассыпающейся волной примчалась карминно-красная полоса, по которой пробежала бледно-желтая и золотая рябь. Небо волновалось, внезапно взвихрилось полосами и спиралями. Галя замерла, ей казалось, что многоцветный поток света, сияющие пучки лучей глубоко проникают в нее, переполняя все ее существо.

Все вокруг неузнаваемо изменилось: долгие часы непроглядной полярной тьмы, когда лишь около полудня ненадолго освещалась слабым светом матово-мрачная поверхность льда, словно кончились, вся льдина засветилась. Пламя на небе наполнилось живой, сверкающей силой. И по мере того, как исчезала тьма, с плеч Гали будто спадала тяжесть. Волнующая быстрота, сверкающее движение и взрывы красок в абсолютной тишине, в этой мертвой тишине, которая царила тут долгие недели, захватили все ее существо. И Галя стаяла на трескучем морозе как зачарованная, не в силах сдвинуться с места.

Перед ней раскрывалось бесконечное пространство, мир движения и красок. И чистоты. На какой-то миг в ней словно сосредоточился весь огромный, безграничный космос. Она казалась себе необыкновенно легкой, невесомой, беззвучно уносимой этим ничем не ограниченным движением.

Что в ней происходило? Какая связь была между светом, загоравшимся на небе, и ее существом?

Возможно, в ней проснулась, вызвав это удивительное волнение, память крови — ведь ее мать была дочерью охотника-якута (правда, Галя ее не помнила, потому что мать умерла вскоре после родов). Память крови ее предков-кочевников, которые в темную полярную ночь потрясенно наблюдали стремительную ослепляющую игру света северного сияния. Какой ужас должны были вызывать в них эти световые взрывы на фоне величественной морозной тишины! Что могли прочитать ее предки в тихом, беззвучном, искрящемся движении неба и изломах пламени? Предостережения богов об опасности, грозящей им?

Величественность зрелища не придавливала Галю к земле, а, напротив, возвышала. Она знала, что это за атмосферное явление, и могла бы привести точное определение этого небесного свечения, игры стремительно несущихся солнечных частиц, которые скапливаются и сталкиваются в земной атмосфере: «aurora borealis».

И все же она не могла оторвать глаз от сполохов полярного сияния, и волшебная игра холодного света пробуждала в ней особое, живое тепло. Эта красота переполняла ее мечтой о силе, движении и безграничном пространстве, мечтой о свете.

Она стояла недвижимо, пока свет не ослабел. Сполохи стали редеть, исчезали, становясь невидимыми, и походили на еле заметные прозрачные облачка в темной глубине. Уже казалось, что все кончено, небо и все вокруг на мгновение поглотила тьма.

Галя уже двинулась было к дому, как вдруг небо снова ослепило ее. В этот раз оно пылало, хлестало огнем взрывов и мелькающими разноцветными струями, которые, подобно водопаду, обрушивались из высокого золотого котла.

Затаив дыхание, она следила за небом, как вдруг — почти с испугом — заметила, что она тут не одна, что неподалеку стоит Толя и молча наблюдает за ней. Она и не заметила, как он подошел, не слышала ни скрипа открываемой двери, ни его шагов по хрусткому снегу.

Как долго он тут стоит?

Толя Казанцев, тридцати с небольшим лет, коренастый, с обветренным загорелым лицом, выделялся среди работников станции физической силой, усердием и трудолюбием. Порой, возможно поддавшись тоске, вызванной уходом жены и тем, что он остался на станции один, он выпивал. Он был немногословен и часами бродил с ружьем по окрестностям.

Ей не помешало его присутствие — лишь неприятно было сознание того, что он украдкой наблюдал за ней в момент, когда ее целиком захватило это удивительное и не испытанное ею до тех пор чувство; у нее было такое ощущение, что ее застали врасплох.

Толя пристально разглядывал ее, глаза у него блестели.

— Небо всегда в движении, — сказал он. — Здесь сияние совсем иное, не такое, как там, внизу, — указал он в направлении материка. — Даже если сияние повторяется дважды на протяжении одной ночи, оно каждый раз новое. Ей-богу, оно постоянно меняется. — Он помолчал. — А почему же любовь… — произнес он вдруг, и голос у него сорвался.