Ян Козак - Белый жеребец

Она прислонилась к ледяной стене и стояла недвижимо, боясь пошевельнуться. Галя закрыла глаза — ей необходимо взять себя в руки, она не смеет поддаваться панике. Она разговаривала сама с собой, трясясь от холода — у нее возникло такое чувство, будто шея и ноги у нее голые. Галя еще крепче сжала веки, стараясь вспомнить, с какой стороны она сюда пришла.

Постепенно она успокаивалась. Нет, она не могла, полностью потерять ориентацию. Если ветер не изменил направление, то она идет правильно. Где же она теперь?

Скорее всего, она прошла мимо дома, не заметив его, и добрела до барьера торосов с другой стороны. Значит, она метрах в двухстах за домом. Теперь надо сначала дойти до самого края торосов — она хорошо знала их расположение в этом месте, — а потом повернуть обратно, взяв немного в сторону. И все время следить за ветром, чтобы он дул с одной стороны.

Укрывшись за стеной тороса, она отдохнула еще несколько минут, самообладание вернулось к ней.

Потом она снова пустилась в путь. У нее уже совсем не было сил, и все же она шла.

Эту способность преодолевать любые трудности и волю, поддерживаемую сознанием собственной силы и мужества, она, «капитанская дочка», унаследовала, вероятно, от отца, которого хорошо помнила: он умер от старых фронтовых ран, когда ей было тринадцать лет. От отца, которого она любила и уважала все больше и больше и который остался для нее живым, живее многих людей, среди которых она потом жила. Сын железнодорожника с транссибирской железной дороги, он обладал врожденной смелостью и отвагой, сильной волей, был независимым и гордым. Он воевал под Сталинградом. «Против нас выставлена дивизия СС», — предупредил их командир перед атакой. «Мы тоже СС. Сыновья Сибири», — заявил тогда Галин отец, которому исполнилось семнадцать. Этого она никогда не слышала от отца, а узнала впервые от его друзей, но слова эти звучали в ее памяти так, как их произнес бы отец, — тихо, без пафоса.

Она не думала об отце, но, пожалуй, поступала так, как поступил бы сейчас он. Она собрала всю свою волю, взяла себя в руки, преодолела страх, унижающий и постыдный, который связывал мысли, сковывал движения.

Она снова вступила в борьбу с полярным вихрем и летящими сплошной стеной колючими льдинками, в борьбу с пургой, от которой перехватывало дыхание. И вдруг в оглушительном свисте бури она расслышала звук, похожий на далекий выстрел. Звук был слабый, но остро отозвался в ее сознании.

Она остановилась и быстро развязала меховую шапку, завязанную под подбородком. И, освободив ухо, прикрывая его ладонью от ледяного вихря, взволнованно прислушалась.

Выстрел из ружья повторился, потом еще и еще.

Сомнений не было. Она повернулась в ту сторону, откуда долетали звуки выстрелов, и крикнула. Какой у нее был слабый, ужасно слабый голос! А выстрелы слышались издалека. Галя снова тронулась в путь, с трудом преодолевая усталость, и, сделав несколько шагов, коснулась стены. В первую минуту она испугалась — стена была ледяная и слишком уж напоминала торчащую грань тороса, — но в тот же миг Галя заметила навес, вернее, нащупала его край. Она стояла у стены сарая, в котором работал генератор. Дом был не далее чем в двадцати метрах, но его скрывала плотная белая стена снега. Снова раздались приглушенные выстрелы.

Еще с минуту она отдыхала, укрывшись от ветра. Она была в полном изнеможении, от холода у нее стучали зубы. Наконец Галя, шатаясь, тронулась с места и крикнула. В тот же момент ее схватили чьи-то руки — перед ней возникла полоска света.

Она стояла в тепле, в тиши, и на нее падал резкий свет лампочки — жалкий мерцающий свет от их генератора в этот момент казался удивительно ярким, даже ослепительным. Иней на ее бровях и ресницах стал таять, и комната, обычно казавшаяся матово-серой, сверкала, искрилась. Галя ощутила приятное тепло. Раскаленная печка и кипящий чайник — жаркое, согревающее дыхание жизни.

Когда она чуть позже лежала в постели, совсем закоченевшая, в полном изнеможении, подтянув одеяло к своему подбородку, ее переполняло ощущение счастья. Она была довольна собой, и мир вокруг нее был чудесен. Снаружи, за стенами дома, завывала пурга, но в печке весело трещали поленья, и гудение огня долетало к ней вместе с ароматом поджариваемого сала. Она с упоением отдавалась ощущению сладостной расслабленности, погружаясь в приятную дремоту, словно в теплые волны, наслаждаясь теплом, которое разливалось в груди, чувствовала, как оживает, опять становясь эластичной, кожа.