Богуслав Когут - Калина

— Не помню.

— А он не сказал: «Если б ты умел хорошо водить машину, мог бы проскочить»?

— Возможно.

— Да, да, он именно так и сказал.

— Я не отрицаю.

— А вы утверждаете, что не было другого выхода — только или на человека, или на дерево. Оказывается, выход был.

— Говорить легко.

— Легко. Многое делать легко. Например, спьяна сесть за руль и покалечить человека. Верно? Мне очень жаль, но придется вас здесь задержать до решения прокурора.

— Прокурора?

— А вы думали ксендза? Исповедаться еще успеете.

Вначале Матеуша испугало слово «прокурор», но затем он подумал, что все равно больше сорока восьми часов его держать не будут. Прокурор ведь не подпишет ордер на арест. Зачем? Матеуш не пытался бежать после аварии, сам пошел в милицию, вызвал Скорую помощь и рассказал о случившемся. Его должны отпустить домой до суда. Двое суток можно выдержать где угодно, а потом он наймет адвоката, хорошего адвоката, и все уладится. В конце концов, это не бог весть какое преступление. Несчастный случай. А с Борисом ничего страшного не случилось, в дерево они врезались не так уж сильно, скорость была небольшая, и ведь он, Матеуш, нажал на тормоз. Или, может быть, на газ? Уж очень легко поддался этот тормоз. Нет, нет, не на газ. А Борис стонал, потому что был пьян.

Камера, в которой единственным предметом обстановки были большие деревянные нары, была пуста, и Матеуш очень обрадовался: не будет расспросов — когда, за что и почему. Он вытянулся на нарах и вскоре уснул. Когда уже совсем стемнело, его разбудили голод и тупая головная боль. Матеуш не сразу сообразил, где он, сознавал лишь, что случилось что-то очень плохое. Вспомнив наконец, в чем дело, он облегченно вздохнул и попытался уснуть снова, но не смог: перед глазами стоял «вартбург», беспомощно прижатый к стволу липы, окровавленное лицо Бориса, затем он представил себе, что творилось в лесничестве, когда Здися узнала, что Борис в больнице, Матеуш за решеткой, а машина на дереве. Он не сомневался, что люди сообщили обо всем Здисе, да и Калине тоже, она хоть займется домом или, вернее, коровой и поросятами, а может быть, старик Колодзей не разрешит ей, все возможно. А что скажут в управлении лесничеств? Уж конечно, не обрадуются, работы до черта, а лесничий в тюрьме. И как управится Здися, оставит машину на дереве и поедет поездом? Ей же нужно к Борису, с ним, надо думать, ничего серьезного не случилось, он даже не потерял сознания, ну рассек висок, потерял много крови, испугался, но почему не смог сам вылезти из кабины, ведь не притворялся же он, это на Бориса непохоже, он любит иной раз поломаться, но не при таких обстоятельствах, что-нибудь он себе повредил, может быть, сломал ребро; нет, он что-то говорил про ногу, наверное, ушибся или, не дай бог, сломал кость, но, в конце концов, от перелома не умирают и даже калеками не остаются, незачем раньше времени расстраиваться, придумывать бог весть что…

Дверь внезапно открылась, на серую стену легла полоса желтого света. Матеуш вскочил, пошел к двери, уверенный, что пришли за ним вести на допрос или сообщить, что он свободен.

— Здравствуйте, коллега! Вы что, испугались?

Дверь тихо закрылась, снова стало темно, и Матеуш осторожно начал пятиться, рукой нащупывая нары.

— Здравствуйте.

— Здесь что, нет лампы?

— Должно быть, нет.

— Ну и обстановочка, черт возьми!

Вновь прибывший ощупью нашел нары и лег.

— Даже кровати нет! Голые доски.

— Доски.

— Вы здесь одни?

— Увы, это не семейная камера, — хохотнул Матеуш, но тут же умолк, вспомнив Бориса: брат, должно быть, не лежит на досках, но все равно завидовать ему нечего. Ему расхотелось шутить, и он громко выругался.

— Вы здесь давно?

— С утра.

— Есть давали?

— Не знаю. Я проспал весь день. Может быть, не захотели меня будить.

— Вы сюда после пьянки попали?

Матеуш промолчал. У него не было ни малейшего желания какому-то чужому человеку снова рассказывать всю историю. И вообще, охотнее всего он прогнал бы непрошеного гостя на все четыре стороны и остался бы один со своими мыслями, со своей обидой и смущением. Он впервые в жизни попал под арест, впервые не мог ничего предпринимать, ничего решать, только думать и думать без конца. Другое дело Борис, тот еще мальчишкой, во время оккупации, был задержан уголовной полицией и бежал, когда его везли на допрос. Матеуш тогда завидовал старшему брату и лишь теперь понял, сколь нелепой была его наивная зависть.

Сосед поерзал на нарах, покряхтел и заснул, громко храпя. Матеуш был рад: спящий человек не мешает, он вроде как отсутствует совсем. Матеуш попытался вспомнить путь в камеру, сообразить, где она расположена — в подвале или наверху, — его вели сюда по каким-то лестницам, то вверх, то вниз, по чистым, пустым и угрюмым коридорам, просто удивительно, до чего все перепуталось в памяти, ведь он был не так уж пьян, только думал о другом, а теперь жалел, словно знакомство с расположением камеры могло хоть что-нибудь изменить; он поймал себя на том, что обдумывает побег из тюрьмы. Из тюрьмы! Какая же это тюрьма? Камера для задержанных в отделении милиции; несколько часов за плохо запертой дверью, все равно как в школе оставляют после уроков за подсказку, главное, надо поменьше думать, не строить нелепых предположений и терпеливо ждать завтрашнего дня — завтра он вернется домой; нет, сперва надо разыскать Бориса в больнице, может, ему нужна помощь, ну и лучше все же договориться, чтобы их показания совпадали, хотя, в сущности, скрывать тут нечего и прибавлять или убавлять тоже, дело ясное; если верить газетам, таких случаев теперь много и с каждым днем становится все больше. Завтра, разумеется, появится в «Курьере» сообщение с язвительным комментарием, может быть, не назовут фамилии полностью, а только инициалы, они часто так делают, все равно народ догадается, о ком речь. Что за нелепая привычка описывать в газете любой случай, любую человеческую беду; хорошо бы закурить, но нечего, все отобрали, в том числе сигареты и спички, а ведь если бы Матеуш помнил об этом, он мог бы без труда припрятать и пронести в камеру хоть пару сигарет; а еще лучше было бы заснуть, как вон этот, не считать часы и минуты, не терзаться мыслями, не рыться в пустых карманах, ища хоть крошку табаку.