Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

— Я сначала удивлялась, смеялась. А потом почувствовала, такая стена, знаешь, такое вежливое безразличие. Он ведь и про меня только потому, что ему о ней говорить хочется, эмоцию некуда разместить, она его перехлестывает, и тогда на подсознанке — “ты такая особенная, чудо, чудо, такая необычная”, — Лиля выпустила одно за другим колечки сигаретного дыма. — А до меня не дотрагивается, и взгляд куда-то в себя. Потому что это не обо мне, о ней…

— О ком? — обомлела Важенка и выключила воду.

— Есть там один молодой специалист с косой до жопы. У него в отделе, — балуясь с дымом, протянула Лиля.

— Подожди, но ты же сама говорила, что вы расстались, — с вызовом сказала Важенка, повернувшись к ней, оперлась о раковину. — Может, тогда и пусть?

— Может, и пусть! — произнесла Лиля и затушила окурок в горшке обожаемого ею бальзамина.

Лиля, какая-то новая, летняя, широко распахнула дверь. Вроде ее обычные гребни, топазы, но нет — незнакомая продувная кофта, связанная крючком, и сквозь нее вдруг грудь и плечи. И длиннее всегдашнего стрелки на глазах. Заговорила ее с порога.

— Скорее-скорее, там мальчики поспорили на червонец, что Митя достанет потолок спиной. Он обещал. Потолок спиной! Пошли-пошли.

Важенка идет за Лилей и не понимает, как это внезапно они поменялись ролями. И раньше она даже не думала, что главная была у нее, вот только теперь поняла, когда ее лишилась. Даже оглянулась назад, словно оставила там у порога на коврике прежнюю себя. Не спрашивать же у самой Лили, которая умела быстро и четко раскладывать жизнь по местам, знала ответы на все вопросы.

Важенка поздоровалась, Митя отвел глаза.

Он переспал с ней, ахнула внутри. Дрожали пальцы, разминая сигарету.

— Потолок спиной? — хрипло переспросила Важенка.

Это была ее шутка, ее рассказ, как однажды в общаге поспорили про “потолок спиной”. Только ставки были меньше. Кажется, по рублю, но, впрочем, их было много против одного зачинщика. Он вылетел в коридор, положил ладони на стену и ловко ушел в распор, утвердив ступни на противоположной стенке. Потом так и пошагал по ней ногами, спиной к потолку, сноровисто переставляя руки. Должно быть, он так выиграл уже немало споров. Важенка помнит, что было весело и совсем не жалко рубля. Митя проверил этот трюк, быстро и без труда забравшись так наверх в самом узком и низком из-за антресолей месте квартиры. Там, где из коридора входили в кухню. Она смеялась внизу, пока он парил на потолке. Его перевернутое, счастливое лицо.

Вот и сейчас он лихо туда взлетел, и она так же стояла, запрокинув наверх улыбку, и думала, что, скорее всего, ошибается.

После на кухне Важенка принялась что-то рассказывать, разошлась, сама себя тащила из болота. Горячий чай поджег глаза, разрумянил щеки. Он смотрел нежно, хохотал, показалось! Внезапно Лиля приблизилась к нему со спины и незаметно поцеловала в макушку. Снова в каких-то прежних, подтвержденных ночью правах. Он недовольно мотнул головой, но поздно — поцелуй не отменить. Лиля в сиреневом дыму улыбнулась по-змеиному.

А потом посреди разговоров, сквозь сигаретную муть, сквозь стеклянную горку с посудой, в зеркальных отражениях Важенка увидела, как долго он потягивался руками в небо, пока Лиля перед ним что-то говорила, говорила, а потом вдруг шутливо обрушился сверху на ее плечи, и теперь уже нет никаких сомнений.

Распрощалась наскоро, пряча глаза, на сером тканном коврике бессмысленно алели туфли. Зачем-то сочетаясь. Его потерянное смазанное лицо в закатном свете из кухни. Где-то совсем на заднем плане, за темными силуэтами провожающих.

— У тебя с ней что-то было? Только понимаешь, да, что сейчас нельзя врать?

За Митиной головой ветер распластал синие тучи по розовеющей полоске неба. Оттуда скоро поднимется солнце, а за спиной Важенки все плотно завалено ночным сумраком.

— Да, — с трудом выдавил он. Ударил ладонью по столбу качелей на детской площадке.

Качели жалобно скрипнули. Важенка смотрела на его темный профиль на фоне рассветного неба и не верила, что он молчит. Должен был просить прощения, умолять забыть о проступке, говорить, что черт попутал, что дальше у них все будет хорошо. Но он молчал.

— Вы решили опять, что ли? Быть вместе, да?

Теперь молчание сделалось непереносимым. Зубами скрежетал.

— Это все? — вышло жалко, жалобно.

Митя кивнул, что да, мол, все, смотрел в сторону. Светлело небо, ей показалось, что его слезящиеся глаза — от горя? от ветра? или это ее слезы? — стали неестественно яркими, а мухомор над песочницей дрогнул, распухая. Повернулась, пошла домой. Ступала осторожно, чтобы донести истерику до узкой вытертой тахты, до пачки сигарет на столе. Не выронить, не расплескать.