Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

Жизнь в объятиях соперницы, острая и пряная от них, под свист чайника с отбитой эмалью, под скрип магнитофонных бобин, под странные песни рок-клубовских гениев.

Она пошила себе платье, хотя никогда раньше. Руками, за два дня. Ткань выбирала долго. Ей хотелось ядовито-салатовую, сейчас носят, или нежно-розовую, немного поросячью, на лето хорошо, но вспомнила, что кожаные туфли, которые привезла ей Толстопятенко из Москвы, — ярко-красного цвета. В “Тканях” пахло новой материей и сыростью из подвала, постукивал деревянный метр. Продавщица обрушила тяжелые рулоны на прилавок, пф-ф-ф. Купила темно-серую. Серое хорошо с красным. Высунув язык, на полу делала выкройки из немецкой “Бурда моден”. Платье вышло крутое. В центре карманов вырезаны треугольники, такие треугольные дыры. И вместо плечиков с каждой стороны по пять коротких лямок, соединяют спинку с передней полочкой. По дороге к его дому все время смотрела вниз, любуясь, как мышиная широкая юбка бьется о колени, льнет, закручивается вокруг, а из-под нее мелькают на фоне асфальта карминовые носочки туфель. Сочетаясь, ах, сочетаясь. Запах новой обуви от рук, наверное, когда надевала, и туши “Lancôme”, которой спекулировал Кемаль.

Мите говорила, что днем готовится к экзаменам, и даже дня три подряд разбирала примеры вступительных прошлых лет. И какие-то задачки из “Кванта”. Вечером пересказывала Мите решение одной из них, восхищаясь его элегантностью. Он улыбался ее горячности. Сказал вдруг, что диплом Ленинградского Политеха — один из немногих, не требующих подтверждения за рубежом. У нее заалели уши.

Бабка дивилась на все это ее оживление, веселые глаза. После субботней уборки Важенка обнаружила свой стаканчик со щеткой и зубной пастой где-то под раковиной на трубе. Типа, на стеклянной полочке у зеркала могут стоять щетки только прописанных в квартире людей. Важенка рассмеялась и отнесла стаканчик к себе в комнату: все равно она ходила в ванную с большой косметичкой, ну нет у нее там шкафчика. Будет прихватывать с собой и стакан. Зато гарантировано, что бабка однажды не вычистит унитаз ее зубной щеткой.

Зинаида Леонидовна смех слышала, присмирела. Но было видно, как раздражает ее спокойная улыбка Важенки в ответ на яд нападок. Улыбка снисходительная, прощальная, точно в преддверии скорых перемен, далекая, значение которой бабка не отгадывала, но от которой ей было не по себе, и, может, тогда — ну ее в пень, эту сопливую жиличку.

Ночами бабка заходилась от кашля — подхватила где-то в июньских сквозняках. Один раз Важенка постучала к ней в дверь, придерживая на груди халат. Зинаида Леонидовна, вся обвязанная пуховыми платками, открыла не сразу, долго вставала с постели, охала: чего тебе? Важенка протянула банку с нутряным свиным жиром, еще от Дерконос. Наказала размешать в горячем молоке с медом и три раза в день. А если растирать надумаете, немного водки туда, где-то две столовых ложки на полстакана. Бабка кивнула, банку с салом приняла. Засыпая, Важенка улыбалась и думала, как легко быть хорошим человеком и какими словами вскользь расскажет об этом Мите.

Они ни разу не попались. А ведь она даже хотела этого, страшилась немного, что выбор будет не в ее пользу, но, скорее всего, в ее. Только однажды на рассвете она столкнулась у Митиных дверей с соседкой справа. Та изумленно уставилась на нее, но Важенка приветливо кивнула, а вечером соседка увидела ее во дворе уже вместе с Лилей. Успокоенно причислила к рангу подруг. Даже если ей и вздумается обсудить то утро с Лилей, оно непременно растворится в череде многих, когда всей командой засиживались до петухов и уходили с рассветом, нередко поодиночке, и так бывало.

Внимательнее всех буравил их взглядом Никитин, ну и что с того? На людях они были невинны, как Лилины фиалки на подоконниках, к тому же формально Митя теперь ничей, и такой же одиночкой числилась Важенка. Засунь свой буравчик знаешь куда, Никитин!

— У него кто-то есть! — сказала Лиля, глядя в окно.

— Почему ты так думаешь? — растерялась Важенка, осторожно поставила чашку на дно раковины.

— Иногда приходит ко мне ночью и так запальчиво… — Лиля обмахивалась газетой, как веером, и Важенка уже знала, что это скрипичное упражнение для левой руки. — Так страстно говорит, и казалось бы, только обо мне, какая я хорошая, замечательная. Все время пересказывает тот день, когда в меня влюбился.

Важенка подняла голову, уперлась взглядом в лампу над мойкой. Лиля закурила.