Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

Он накатил сзади, к лопаткам, почти коснулся: ну, здравствуй!

И она, взвившись от неожиданности, переиграла этот испуг в другой, притворный. Делала вид, что не понимает этого интимного, щекочущего за ухом “ну, здравствуй”.

— О господи, я что, не поздоровалась с тобой? — Как со всеми, как со всеми, стучало в висках, не выделять и не игнорировать. — Привет!

Смотрела на него оловянными глазами. Митя опешил. Важенка попыталась поуютнее устроиться в возникшей паузе. С улыбкой показала на миску с солениями на тумбе: огурец?

Он покачал головой, недоуменно разглядывая ее.

— Пойдем покурим?

Больше всего на свете ей хотелось с ним на балкон. Она бы справилась, о боже, она бы справилась, шутила бы на износ, красиво стряхивала пепел, она изо всех сил держала бы удар. Ей так хотелось остаться с ним наедине.

— Слушай, я только что, — как можно сердечнее произнесла Важенка, огляделась по сторонам. — Ты позови кого-нибудь… Ну, я правда только что.

Она улыбнулась и аккуратно обошла его. Жюльен Сорель был бы ею доволен.

— Лиля, скажи ему! Это мистификация, что у Паганини была тайна. Он всех развел — душу дьяволу, прочая метафизика. Ну и что, что никто никогда не видел, как он репетирует? Подожди, а как же он тогда? Он что, совсем не репетировал? Лиля!

— …Метод не мышц, а мышечных ощущений. Он его и придумал. Все можно делать в голове. Я вообще мечтаю разучивать пассажи какие-нибудь трудные и даже пьесы без скрипки. Почему нет? Венявский в восемь лет, поступая в Парижскую консерваторию, выучил концерт Крейцера, не прикоснувшись к инструменту, на слух! Да я сама, когда просматриваю незнакомые ноты, слышу все в голове. Проставить аппликатуру без скрипки — да пожалуйста. Определенно этим можно овладеть.

Лиля, царица Савская, говорила чуть делано, нараспев. Важенка вместе со всеми остальными завороженно следила, как она сняла с плеч шелковый оливковый шарф и, не переставая говорить, виртуозно перевязала его на голову. Концы закрутила в плотный жгут и ободом поверху. Тяжелые топазы покачивались в ушах.

— Я даже упражнение придумала. Смотри, ты поешь мелодию. Голосом. Любую знакомую. И обращаешь внимание на каждый звук. Этот выше, здесь поменялась сила — акцент! — слабее… Нарастаем. Дальше поешь уже мысленно, соблюдая все предыдущие нюансы, ну, в звуках. Потом снова голосом, снова мысленно, так несколько раз. Берешь скрипку. Исполняя мелодию в голове, играешь ее на скрипке. Стараться, чтобы она звучала так, как только что голосом. Такое пение на скрипке. И тогда все не только выразительнее, но ты слышишь каждую ноту во фразе… Непонятно, да?

Вечер бежал своим чередом. Кандидат биологических наук уже укрылся в туалете, его тошнило, кто-то выяснял отношения в ванной. Митя напивался и сначала не смотрел на нее, но, захмелев, откинулся на стуле, закурил, не сводя с нее взгляда.

— Митя, мы же здесь не курим! Все выходят на балкон! Марш на балкон!

Он послушался, вышел, шатаясь. Важенка немедленно собралась, попрощалась только с Лилей, расцеловались второпях.

Хлопнула дверь за спиной. Расплакалась прямо на лестнице, а на улице уже завыла вместе с ветром в голос. В соседнем дворе привычная тревожная лавочка — плакать, курить.

Можно было поехать к Ритке с Олегом, к Толстопятенко, к Ларе, просто чтобы не умереть, но тогда исчезнет шанс снять трубку, если позвонит, если вернется покаянный. Вспыхнула спичка у лица.

— Важенка!

Она вздрогнула и поднялась. Молча стояла перед ним, чуть отведя в сторону руку с дымящейся сигаретой.

— Мне надоел этот цирк, — сказал Митя, и даже в полусвете июньской ночи было видно, как он бледен.

Мокрый перрон с толпой провожающих отошел, размытый лентами дождя на стекле. Поезд свистнул, набирая скорость. Люди-призраки остались там, в неуверенном ленинградском лете, чуть напряжены, чуть растеряны, в печали, в надежде. Прощайте, прощайте, плохие, хорошие, разные, прощайте все! Мы вернемся, набитые солнцем по самую макушку, как Винни опилками… Когда мы вернемся, набитые солнечными опилками, все будет по-другому.

Важенка забралась с ногами на нижнюю полку, смотрела в окно. Перешептывались.

— Ты правда не понимаешь, почему они влажные и серые? — она улыбалась. — И почему я их поменяла, не понимаешь? Сейчас все тебе расскажу. Я же дочь проводника. Это называется “лепить китайку”, когда белье второй раз продают, бывает, что и третий. Выбирают после рейса то, что на вид самое приличное. Развешивают по вагону и из пульверизатора водичкой с хлоркой. Че ты морщишься? Для пущей достоверности, запах чистоты. Вот с чем у тебя хлорка ассоциируется?