Ольга Гладышева - Оползень

— Не лапай девочку глазами! — весело кричал ему Пинхус, таская плетюхи. — Не для тебя положено! Она у нас за офицера выйдет, Двойрочка, правда ж?

Как раз в Петровки напросился Зотов в карауле постоять. Все равно он по ночам от любви не спал. И случись такое, что привидение увидал. Ночь была росная да месячная, глухая ночь. Даже птица ни одна не крикнет. Только слыхать, речка журчит, в омутках уркает. Даже лягвы и те замолчали… Глядь, баба с берега поднимается, то есть женщина, и даже как бы беременная, и по кустам шарит, будто чего потеряла. Покрывалом укрытая с головой, а руки на свободе, и она ими виски жмет. В кусты заглянет, застонет тихонько и опять жмет. «Ты чего?» — хотел было ей крикнуть Зотов, а она и пропала… А лягвы как вскрикнут все враз, будто их ожгло, и загалдели.

Никому Зотов про свое видение не сказывал, знал, что засмеют охальники, а в уме понял: не к добру.

Так оно и вышло. Через три дня произошло.

Жара была такая, что вся округа словно бы дымилась. Пинхус приехал, будто квас в бутылях привез, а сам, как всегда, посмеивается. Бутылки в этот раз неоплетенные, навалил их Пинхус целую гору — блестят на солнце, сияют, слепя глаза.

Зотов сейчас с Двойрочкой в тень отошли, подальше он ее норовил от отца увести. Встали под вязом, а она смеется.

— Ну? — ничего он не умел ей сказать. Очень нежная была, страшно делалось, и в горле что-то у Зотова щекотно ходило.

— У тебя пальцы в чернилах. Ты в школе еще учишься?..

Говорит это Двойрочка, а сама смеется. При солнце солнце взошло, вот как смеется. Зотов и сделай ей козу пальцами. Она было бежать, юбку подхватила, ножки до коленок видать. Ну, просто вид делает, что убежать хочет, шутят они друг с другом… А тут артиллерийский, цволачь, снаряд…

Ничего Зотов не помнит, только помнит, кисленьким запахло. И еще подумал: не иначе по штабу метили, наводчик среди нас есть. По штабу хотели, а Двойрочку убили…

Побелела она еще больше, пошатнулась и — навзничь.

Взял ее Зотов и под плетень положил. Хотел бровки черные хоть один раз поцеловать и не посмел. Положил ее и бегом…

А кругом рвется, земля из-под ног прыщет.

Прибежал к штабу — уже пусто! Вся цволачь ускакала, и документы бросили. Один Пинхус с конем бьется: испугался конь, дыбится, глаза выкатывает.

— А ну, носи сей момент документ!

Зотов так рявкнул, что конь смирно стал, не то что Пинхус. И начали они ящики в фуру метать. Что под руку попадало, то и метали. Тут еще рвануло, конь сам вскачь подрал. Они с Пинхусом еле догнали, на ходу, глаза вытаращивая, вскочили. Шинкарь и давай его еще нахлестывать.

Фуру трясет, Зотов в грядку вцепился, только бы не вылететь. Про Двойрочку он и забыл в те минуты. А австрияки то справа, то слева подкладывают. Столбами земля встает.

Опомнились уж только в поле. Как начал тут Пинхус голосить! Причитает по-своему и, слышь, Двойрочку поминает. Надо бы, конечно, вернуться похоронить девочку, но куда вернешься-то? Самих хоронить придется. И тут Зотов сообразил, что шинкарь ничего еще про дочку не знает, так беспокоится, и стал его понужать, чтоб скорее ехать своих догонять, потом, мол, возвернемся и дочку у австрияка отобьем. А тот слушать не хочет и понимать по-русски перестал, коня уже заворачивает. Что с ним поделаешь? Не в кулаки ж его взять! Да и девочка стоит в памяти, то есть лежит под плетнем.

И тут вдруг навстречу казак из конного разъезда, вес-се-л-лай!..

— Земляк, а что у тебя жид плачет?

— Везти, вишь, не хочет штабные документы. Обратно просится.

— А давай я его сейчас зарублю!

Шашку выхватил — Пинхус коня как вытянет вдоль спины! Понеслись!.. Казак смехом, а он и поверил! Казаку вслед уж пришлось кричать:

— Земляк, наши близко-о!

…И вправду, цволачь, близко были. Ахнули встречь, видно не разобравши, кто к ним приближается. Зотов екнул всеми внутренностями. С силой выдернуло его из фуры и, распластавши, кинуло далеко в сторону.

Очнулся он к вечеру, ощущая прохладную тяжесть земли на спине. Засыпало его, оказалось, не сильно. Сначала на четвереньках, потом кое-как впрямки утвердился на ногах. Левая ступня чувствовала сочную свежесть травы. Поглядел — подошву прочь оторвало. И нисколько смешно не было. Хорошо, не ногу! В голове лягвы квакали не переставая. Вот когда он видение свое припомнил! Как они враз-то все грянули, когда он бабу белую спугнул!..

Земля норовила подняться торчком и заслонить небо. Заплетаясь ногами, Зотов кругами подплыл к Пинхусу — посмотреть, что с ним. Тот лежал лицом вниз, вцепившись в половинку своей лошади. Другой половинки нигде не было видать. То же, что оставалось от лошади и от Пинхуса, осыпало, как градом, Георгиевскими крестами из разбитых штабных ящиков. Зотов набрал крестов в обе горсти и пошел.