Ольга Гладышева - Оползень

А голос его уже дрогнул в неуверенном ожидании: уж не сбывается ли?..

Осколов, не отвечая, что-то сосредоточенно отмывал в ручье.

— Цветничок! — ахнул Иван, заходя в воду.

— Нет, Иван, посерьезней дело, — пробормотал управляющий, не поднимая головы.

— Ну, что? Что таишься-то?

Иван не замечал, что его замшевые шаровары намокли от приплеска, мокрым стал подол рубахи и края рукавов.

Вдруг яростно стрельнуло и зашипело какое-то полено в костре. Иван разогнулся, обвел помутневшими глазами берег с застывшими деревьями, зачадивший, тухнущий костер и радостно-растерянное лицо управляющего. Морщась, он крошил в пальцах беловатую, с розовым оттенком кварцевую мякоть, выламывая голубой крупный камень.

За время своих скитаний с артелями Иван так и не научился разбираться в «дикарях» — сопутствующих породах. А именно «дикарь», или, как его чаще называют, припас, и является главным указчиком на драгоценные камни. Сколько раз знатцы-землерои над Иваном подшучивали, посылали его занорыши расчищать, пустоты, заполненные глиной: погляди, мол, что тебе бог пошлет! А обижаться нельзя. Знатцы и сами науку трудно проходили, не враз она дается. Иван науку уважал. Иль скажут: «Покажи-ка, Ваня, где жопка у кристалла?» Иван смеется, думает — шутка. Откуда ж ведомо, что жопка и головка у кристалла одно и то же, что это место, каким он к боковой породе прикрепляется?

Как любящий пес в беспомощном нетерпении прыгает, доставая до хозяйской головы, в ожидании: что-то сейчас будет хорошего, так Иван, ловя взгляд Осколова, топтался в ручье, поднимая сапогами донную муть, повторяя изменившимся голосом:

— Эх, крупный, вроде струганец! Любой горщик такому обрадуется.

— А ну давай еще шурф заложим! Боюсь ошибиться. Может, случайность? Аквамарин нашел.

Александр Николаевич возбужденно вытер нахолодавшие руки полами пиджака.

— Гожа… Дай-кось я еще помою.

Голос у Ивана странно стиснуло. В груди ребра свело, будто они одно на другое налезать стали.

— Ишь, чистый до чего тон, как небушко летнее… Густой тон…

Иван полоскал и, любуясь, рассматривал камень. Кроме огранки, только вода и направленный поток света могут усилить его игру и цветовую окрашенность. Ивану не раз приходилось видеть, как старатели, если случалась настоящая находка, на миг, на один лишь миг забывая азарт и соперничество, смотрели на камень и друг на друга по-доброму, без зависти, восхищаясь явлением красоты, которую природа до времени прячет от человека. И потом не раз думал Иван с непонятной тоскливостью, что вот это одно мгновение и объединяло людей, делало их вдруг лучше, чем они были на самом деле, и, будто для него, для этого короткого мига, ходили они тяжелые таежные версты, покоряясь гнусу, голоду и усталости, а не для черного угарного пропоя, обязательного после большой удачи.

Но сейчас упоминание Осколова о шурфах повернуло мысли Ивана в другую сторону: он испытал даже нечто вроде страха… Он что же, думает, это не случайный из земли подарок? Он на залежь надеется? Молодое Иваново сердце от волнения хотело было остановиться совсем, но раздумало, только застукало чаще в сведенные судорогой ребра. С трудом вытаскивая из ручья чужие тяжелые ноги, Иван выбрел на берег, слегка задохнувшись. Протянул Осколову на ладони мокрый, глубокой синевы кристалл.

— Да-а, очень интенсивный тон, — сказал управляющий. — Аква марина, Иван, морская вода по-латыни.

— Это уж точно, — согласился довольный Тунгусов. — Она самая. — Хотя морской воды он в жизни не видал и не слыхал, какая она бывает.

Теперь заложить шурф было раз плюнуть, в охотку-то. Дружно сгребли горячее еще кострище в сторону, Иван бил кайлом, Александр Николаевич отбрасывал землю лопатой. Заложили динамитную шашку, рванули. Не совсем успел рассеяться вонючий дымок, опять принялись выбрасывать породу. А в сторонке под стелющимися струйками лежал на грязной Ивановой рукавице одинокий камень, еще не вполне очищенный, с гранями, утопленными в боковых вкраплениях пород. Лежала застывшая слеза, исторгнутая веками из страдающих огненных недр земли.

Только одному своему творению, человеку, дала природа способность чувствовать и понимать красоту и ему же одному — способность губить и уничтожать ее, родительницу, порой и самого себя уничтожать во имя ее или вместе с нею.

— Александр Николаевич, — неожиданно сказал Иван, отпыхиваясь, — а ты знаешь, что аквамарин неудачу предвещает?

— Пошел ты!